Тверской реалистической поэзии не хватает сейчас философского стержня, цельного взгляда на общую картину русского бытия. Недостает и познания глубинных основ современной России, чтобы ответить на вопросы: чем русская земля и ее люди еще живы, как трудятся, чего ждут?
И все же есть поэты, которые хотят и могут воплощать нынешнюю действительность в бытийной системе координат, не отрываясь при этом от вскормившей их почвы, но и не закапываясь в нее с головой. В этом отношении очень порадовала новая книга стихотворений Василия Рысенкова «Четвертое измерение» (Торжок, 2009. – 80 с.), состоящая из трех лирических разделов: «Окошко в вечность», «Тяжелая фракция» и «Встреча».
В сборнике ощутимо проявилась ранее не встречавшаяся в лирике Василия Рысенкова тема русской истории, которая отозвалась эмоциональной перекличкой с современным веком. Налицо – эстетический и содержательный прогресс, творческий рост поэта:
Смотрят холодно звезды грозные,
Как предчувствие и вина.
Поезда проползли тифозные,
Проскрипели обозы колхозные,
А теперь тишина, тишина…
Что это – отзвук знаменитого горчаковского «Россия сосредотачивается» или «одинокий цветок татарника // Нашей памятью и мечтой»? Но даже горечь здесь другая, какая-то обнадеживающая, раз сохранилась память и мечта… Просто поразителен стихотворный триптих «Окошко в вечность» (число «три» для русской культуры сакральное), объявший три века русской истории. Для каждого из них поэт подобрал точное определение: XVIII век – «накануне», XIX – «вина» и XX – совершенно неожиданно – «Китеж». Характеристика века – объемом в одну страничку, увиденная в особой перспективе… Возможно ли? Да, и достижимо, если отыскать те единственные, максимально плотные слова, передающие самую суть, например, века восемнадцатого:
Но всё уже было рядом.
Все – накануне.
Галантный век уходил
проселком еловым.
Грибами росли усадьбы.
Родился в июне
Пушкин,
который прорвет немоту
Словом.
Ностальгия по минувшему для Рысенкова, к счастью, не обрела форму бесплодных сетований, не проросла плакатными обличениями; она мягко перетекла в грустное и поучительное, будящее мысль, философское созерцание, восходящее к пушкинскому «но строк печальных не смываю». Вина XIX столетия в том, что
У камина опять не сидится тебе,
Ожидая, что все в этом мире
устроится.
Только в черной, пропахшей
навозом избе
Ты чужой, как солдат Бонапартова
воинства.
Вот они – крупные, искрящиеся, жемчужные зерна истинной поэзии! Великая русская литература, мир, черная, пропахшая навозом изба, свет, любовь и духовное отчуждение – каменистые и ухабистые тропы, пролагаемые в своем течении русской культурой и цивилизацией.
Помню мутных дней и запах, и вкус:
Смесь угара, и надежды, и грусти.
Поздней осенью распался Союз,
А в лесу родились желтые грузди.
Таким в памяти лирического повествователя отложился сокрушительный 1991-й – год распада советской империи. Ему предшествует «1905 год» и:
Там беспечная Русь
проспала зарождение века,
А, проснувшись, погубит себя
в окаянном году.
И в японском плену
Ветеран Порт-Артура, калека,
Материт генералов,
Пророча России беду.
Натянутый нерв русской Голгофы, дважды разорвавший державу на части в ХХ веке… В. Рысенков впервые продемонстрировал огромные возможности синтеза лирических переживаний и эпоса истории вместо привычно-описательного воспроизведения далеких событий.
Всем строем «Четвертого измерения» поэт ищет духовные опоры в этой жизни, где высшие нравственные ценности прямо по-большевистски высмеиваются как пережитки проклятого прошлого. Предначертанность миссии русского поэта – хранить душу, совесть, красоту, беречь и лелеять чувство Родины. Если его не услышат современники, услышат потомки; не внемлют дети, поймут внуки.
От прощаний до встреч
Нам осталось растить и беречь
Рудименты души,
атавизмы любви и совести.
«Четвертое измерение» опять изумило образной неисчерпаемостью лирики Василия Рысенкова, особенно в изображении природы в разные времена года: «Бабочки инея над головой // Кружат, сорвавшись с сосновой ветки», «Будет порхать вольно // Лунная пыль в шторах», «И заварен в солнечном тумане // Молодой пахучий березняк». Хотя мне все-таки попалось и досадно неоригинальное: «Только еще не окончен бал – // в небе зажгутся свечи» – штамп, который донельзя опошлили конвейерным употреблением.
В стихотворениях Василия Рысенкова много зимы, мороза и снега. Им сопутствует холод, что в обычном плане естественно. А в плане образном? Холодные наблюдения ума, пробивающиеся весенним цветом черемухи, теплым летним дождем, желтыми днями осени… Или намек на то, что пора «подморозить» Россию (К. Леонтьев)? В этом-то вся прелесть, загадочность лирики поэта, воплощающего глубины жизни, а не легкие солнечные блики на поверхности ее моря. Из того же «четвертого измерения» – идеального царства духовности и дорогой памяти – озаряет стихи Рысенкова и синий цвет сугробов, васильков, неба, крестьянских глаз.
Насторожил часто мелькающий в сборнике образ дна: «на дне беды», «наши гнезда и наше дно», «огонечек счастья на дне тоски» и т.п. В заглавном стихотворении второго раздела книги «Тяжелая фракция» автор явно парадоксален и пессимистичен: «Мы – тяжелая фракция мутных лет. // Мы – на дне». Дно, олицетворяющее «жалкий земной уют», где можно слушать «песни о странствиях, о судьбе // до утра», выступает протестным противовесом «новой жизни»: «Новой жизни шумит вдалеке прибой, // Носит пену и шелуху. // Мы-то здесь не запачкаемся с тобой // Тем, что плавает наверху».
Вновь возникает наслоение и пересечение поэтических и онтологических ассоциаций. Уход на дно жизни воспринимается не как социальная деградация, а становится прежде всего фундаментом нравственной чистоты в философской оппозиции «верх – низ». Пена исчезнет, унесенная волнами истории, и верхом станет золотое дно сбереженных духовных ценностей народа.
Русский путь – блужданье
или избранность?
Запахи картофеля печеного.
Спутник над разрушенными
избами –
Чудеса, на гибель обреченные.
В душе поэта постоянно борются тоска и счастье, апатия и творчество. С одной стороны «…впереди наша станция – свалка» и «…в мире хозяева – вовсе не мы», с другой – «Счастье же в том, что кому-то еще нужны мы» и «Я не верю в распад…». И, как следствие, наплыв судьбоносных, финальных вопросов: «Может быть, просто от нас устала земля – // Сбросить решила, экватор стянув потуже?», «А от себя-то куда укрыться?», «Что нам досталось?», «Дальше куда?», «Дождемся ль рассвета с кочующей синевой, // С березовым соком, с пасхальными перезвонами?» Сам Василий однажды объяснил это так: «Стихи пишутся тогда, когда душа смеется или плачет. Чаще плачет. Что поделаешь…» Признаюсь, был соблазн покритиковать его за явную дань романтической безнадежности во многих стихотворениях. Но не хочется, ибо безнадежность настоящего и будущего для миллионов россиян сегодня – объективная данность, которая въелась в их плоть и кровь. Только относиться к ней можно по-разному. Грустные ноты поэзии Василия Рысенкова, в конечном счете, подвигают человека к преодолению мировой скорби, к обретению через недоумение и тоску созидающей силы.
За тоску, за гриппозную эту муть
Белый май нам сполна воздаст.
Впереди, за распутьями,
будет путь.
За ненастьями будет наст.
Финальный аккорд лирической исповеди поэта – призыв к действию и отпор витальному застою:
Можно синюю птицу
поймать у окна,
Если сердце не охладело.
Всех обмани, раздразни, весна,
Делай свое дело!
Несмотря на то, что «двадцатый век снова глядит… // Глазами фанатиков и страдальцев» в век XXI, веришь вместе с поэтом в конечную правду: «Есть только Слово, чтобы все возродить». Опять все сначала… Да Руси к этому не привыкать. Возрождение страны через скромные полезные дела, начиная с маленького клочка земли, а затем, сопрягая эти одухотворенные трудом и песней клочки в единое и сакральное пространство, где «с горизонтом у леса овес срастается» – вот путь русского народа, конечный смысл его бытия-в-истории. Девизом же этого мироустроительного процесса должно стать: если русским (и шире – славянам) суждено уйти из истории, то лишь вместе с нею самой.
Александр БОЙНИКОВ
