В Эммаусе одинокая женщина – ветеран труда выживает лишь благодаря соседям
ДЕВЯНОСТО ЛЕТНЯЯ Ольга Сергеевна Воскресенская живет в Эммаусе. Только не на Воскресенской улице, на которой раньше стояла Воскресенская церковь, а на улице Геологов. Но это рядом. За двухэтажным домом огороды. За оконными стеклами лица соседей, глядящих на все то, что здесь происходит: кто пришел, кто ушел, к кому и с чем. Как всегда бывает в маленьком доме, где все друг друга знают. В этой истории именно соседи – люди неравнодушные – обратили внимание, что одинокая бабушка Оля из третьей квартиры почти «ссохлась от голода».
Их в Эммаусе трое – женщин, которым не все равно, умрет баба Оля или нет. Две – ее ближайшие соседки, одна – из соседнего дома. А еще у бабы Оли есть взрослая внучка, но та опасения соседей не разделяет.
– Все началось этим летом, – рассказывает Лидия Новожилова. – Осенью мы еще с Ольгой Сергеевной из магазина шли вместе. А потом она просто перестала выходить. А как вышла, я глянула: она вся сухая. И мы начали ее кормить. У меня иногда кусок в горло не лезет: знаю, что в соседней квартире человек голодный. Всегда стараюсь приносить ей горячее, чтобы у нее было желание поесть. Я не знаю, ест ли она, не вижу, но думаю, что ест. Как начали носить ей кушать, она начала выходить из квартиры: на огородик пойдет, порвет чтото, в рот положит. То с котами выйдет…
Лидия Анатольевна забегает к бабе Оле раздва в день по возможности.
– Целыми днями она лежит. Лохматая вся, мухи летают. Это ужасно и страшно, – качает головой соседка Галина Григорьева. – Слов нет, чтобы высказать. Человек голодной смертью умирал. Никому никакого дела. Недели три назад приходила соцработник, женщина обходительная, добродушная. Я ей говорю: такое важное дело! Она зашла к ней в комнату и вылетела сразу. Сейчас получше, но тогда… Женщина мне сказала: «Все ясно, мы возьмемся за это дело, сразу возьмемся». Как же я не спросила ее имя?! Больше она не приходила. А мы боимся. Ольга Сергеевна ведь газ включит, и мы все взорвемся.
В квартире у бабы Оли спертый воздух и рой мух.
– У нее както канализация забилась, приходили сантехники. Уходя, сказали, что больше сюда не придут, – Лидия Анатольевна в квартиру не проходит. Переступает порог, кричит.
Нам навстречу вылетает рыжая собачка непонятной породы с пронзительным лаем.
– Это Яна, – поясняет Лидия Анатольевна.
Осторожно, чтобы не наступить на голосящую Яну, которую в полумраке прихожей и не видно совсем, проходим дальше. Нас встречает невысокая бабушка в пестром халатике. Она только что встала с кровати, и мы зовем ее на улицу, потому что находиться здоровому человеку в такой обстановке, когда в глаза постоянно лезут мухи, невозможно.
Пока Лидия Анатольевна надевает на бабу Олю серое пальтишко, есть время осмотреться. Однокомнатная квартира. Света в комнате нет: голая лампочка, измазанная пометом мух, перегорела. Через грязные стекла окон почти не проходит солнечный свет. Сорванные занавески, пыль и грязь, пустые стены с обоями бирюзового цвета и обрывками календарей. Стандартный советский сервант на стандартном месте, рядом маленький телевизор, покрытый полотенцем, круглый стол, на нем трехлитровая банка, в которой стоят свежие белые флоксы. На кухне все заставлено посудой, преимущественно – грязной. Мухи – отсюда. В санузел заглядывать не решаемся. А еще кругом кошки. На окне, за окном, на столе, на кресле. Тощие, с большими глазами.
– Баба Оля их всех подкармливает, – качает головой Лидия Анатольевна.
– Сколько же их у вас?
– А кто их считал? – баба Оля смотрит на собаку, улегшуюся в кресле. – Это Яна. Это кошка без названия. Это вторая, это третья…
Кошки бродят кругом, трутся о ноги. Тощие и голодные. Кошачья карусель, проходной кошачий двор.
Выходим на улицу. На солнечном свету баба Оля преображается. Очень милая на вид, с маленьким лицом и большущими серыми глазами, которые на солнце засияли голубым. Взгляд туманный, отстраненный, зачастую в никуда. Ей девяносто, но она в трезвом уме, хотя твердой памятью похвастаться уже не может.
– Родилась я в Узорове под Волоколамском 23 марта 1921 года. Отец мой работал заведующим детским домом. Потом мы перебрались в Дорожаево. Папа служил священником. Там прекрасная церковь была, я ходила туда.
Баба Оля ничего не путает. Ее отец, потомственный священник Сергей Сергеевич Воскресенский, 1899 года рождения, действительно служил в Никольской церкви села Дорожаева (ныне Зубцовский район. Храм в советское время был полностью разрушен).
– А мама – обыкновенная женщина, Прасковья Евдокимовна… – Ольга Сергеевна делает большие паузы. – Я помню, как отца забирали. Приехали ночью, все перерыли, переложили, забрали отца, в тулуп он завернулся. Три года просидел за нюх табашный… Потом вернулся, больше не служил. Погиб на фронте.
Отца Сергия арестовали за три дня до десятилетия дочери: 20 марта 1931 года. Его обвинительная статья стандартная: 58 УК РСФСР, «Контрреволюционная деятельность». Приговорен особым совещанием при коллегии ОГПУ к трем годам заключения в лагерь. Ничего этого баба Оля не вспомнила, но все эти данные есть в Книге памяти жертв политических репрессий.
– После окончания школы медсестер меня направили в деревню Стренево (Калининский район. – А.Е.), и я там была медработником. Работать начала с 1939 года. Там и война меня застала. Я, как медработник, была обязана идти на фронт, но у меня была маленькая дочь… И я не попала на фронт. Может, и к лучшему. Потом перевели меня в город в ЦРБ Калининского района в оргметодкабинет. С тех пор так там и работала. Наград у меня было много… За труд…
Как нам рассказал заместитель главного врача ЦРБ Борис Шиканов, только он проработал с Ольгой Сергеевной более двадцати лет.
– Она работала у нас чуть ли не с момента открытия больницы. Мягкий и неконфликтный человек, участник трудового фронта, ветеран труда. Она ушла от нас, когда ей было за восемьдесят. При этом сохраняла ясный ум и владела всей служебной информацией.
Ольга Сергеевна не моргает, смотрит прямо перед собой.
– А как вашу дочку зовут, Ольга Сергеевна?
– Ой, память стала… Наташа.
Дочка у Ольги Сергеевны умерла. А Наташей зовут внучку. При желании бабу Олю можно бы назвать счастливой, как счастливы те старики, которые могут подержать на руках правнуков. Но своих правнуков на руках она не держит. И внучку почти не видит.
Лидия Анатольевна рассказывала перед встречей:
– В ноябре месяце както ночью слышу: к Ольге Сергеевне ктото стучит. Посмотрела в глазок – милиция. Открываю дверь, мне говорят: вызвала (тогда у нее телефон работал). Я постучала к ней, говорю: «Это я – Лида, что случилось?» Она открыла дверь, сказала: «Все хорошо», – и закрылась. Выяснилось, что милиции она сказала, что у нее украли похоронные деньги и ветеранские документы. А потом я позвонила ее внучке. Говорю: «За бабушкой пора бы и поухаживать. Мы видели, как она три огорода содержала, сколько лет она в больнице проработала…» А внучка мне: «Вы, соседи, только и смотрите, как заполучить бабушкину квартиру». Я ей говорю: «Каким чудесным образом? Это вы только и ждете, когда она помрет. Это уголовное дело: неоказание помощи». – «Вы меня не пугайте, я сама в милиции работаю, законы знаю. Я не виновата, что ко мне бабушка не едет. У меня двое маленьких детей, я не могу к ней ездить, мне квартира не нужна, мне нужна бабушка». Я ей по Станиславскому: «Не верю». И разговор закончился. Мне потом соседи сказали, что Наталья Павловна приезжала после разговора к бабушке.
– Соседка в окно видела, – говорит Галина Федоровна Григорьева. – Прибежала с пустыми руками и самое большое через двадцать минут убежала.
– Родные часто навещают? – спрашиваю я бабу Олю.
– Сейчас реже. У них там свои малыши. И я езжу туда. Они же в Калинине живут.
– Сами ездите?
– А кто меня будет возить? Да и зачем? Я сама хорошо езжу: на автобусе, на троллейбусе.
– Как давно ваша внучка была в последний раз?
– На прошлой неделе.
– Помогла чемнибудь?
– Помогла, конечно. Но мне никакая помощь не нужна, я не чувствую, что в чемто нуждаюсь. Это чтото внутреннее. Незаметно, как проходит день…
– Она говорила мне прошлой осенью, что «своих лет не чувствует», – тихо сокрушается Лидия Анатольевна. – И вообще, она никогда ни про кого не скажет плохо, никогда не признается, что к ней никто не ездит.
– А вам нравится здесь жить, Ольга Сергеевна?
– Жить везде хорошо. У меня соседи хорошие. На огород хожу. Нынче, правда, ничего не сажала, но цветы растут. Пойдемте.
Идем на огород. Он прямо за домом, под ее окнами. Огород весь зарос, но, пробираясь под раскидистой яблоней среди травы, Ольга Сергеевна на глазах оживает.
– Не волнуйтесь за меня, пожалуйста, я крепко на ногах стою. Раньше все сажала, а нынче паршиво себя чувствую. Но все нормально – так, как положено. Ничего не болит. Месяца два такое состояние… Отключаюсь немножко, забываю… Вот видите, еще крыжовник. Угощайтесь. Раньше бы сообщили, нарвала бы вам.
После огорода сидим, молчим. Она устала. Идем в дом. Пока меняем перегоревшую лампочку, она достает из ящика книги, открытки. Среди открыток Псалмы Давида…
– А медали украли два года назад.
Уходим. Перед выходом оборачиваемся:
– Ольга Сергеевна, а грустите часто?
– А о чем, о ком? – спокойно, ровным голосом говорит она. – Ведь все мои питомцы живы.
…На следующий день после поездки к Ольге Сергеевне мы связались с территориальным отделом социальной защиты населения Калининского района. Нас поблагодарили за информацию и обещали перезвонить в течение дня. Выяснилось, что в этот же день к Ольге Сергеевне в Эммаус выехали социальные работники. О результатах поездки рассказала директор комплексного центра социального обслуживания населения Калининского района Наталья Седова:
– Спасибо вам огромное, что вы сигнализировали. Мы связались с сельским поселением, но туда жители ничего не сообщали. Был сегодня у Ольги Сергеевны наш сотрудник, который обслуживает Эммаус. Бабушка категорически отказалась от домаинтерната и больницы. Сегодня к ней ездили заведующий отделением по социальному обслуживанию вместе с медицинским работником. У нее очень высокое давление. Завтра будет снята кардиограмма. Вдвоем ее уговаривали немного полечиться. Мы будем связываться с родными. В квартире не настолько плохо… Мы видели и хуже.
С родственниками будем решать вопрос, что с бабушкой делать дальше, как наводить порядок в квартире. В таких условиях нельзя человека оставлять. Если она откажется от больницы и домаинтерната, будем прикреплять к ней соцработника.
На наш вопрос, что за женщина приходила к Ольге Сергеевне три недели назад, Наталья Васильевна сказала, что «там был человек из фельдшерскоакушерского пункта».
Спустя несколько дней мы позвонили в отдел соцзащиты, чтобы узнать результаты, и… наткнулись на внучку бабы Оли. Вот что она нам сказала по поводу всего происходящего:
– Почему, когда я приезжаю к бабушке, я должна к каждому соседу приходить и говорить, что я приехала к бабушке и привезла продукты? Почему я должна оправдываться перед каждым? Соседи третируют меня уже полгода. Я ведь тоже переживаю. Я бы с удовольствием забрала ее, и не было бы проблем, но бабушка не едет ко мне, хочет умереть в своей квартире. Почему ей не дают умереть в своей квартире? Я бываю у нее два раза в месяц…
– То есть во всем виновата бабушка.
– При чем тут бабушка! Виноваты соседи, которым неймется. Ситуация непростая. Я тоже не монстр, каким меня тут делают.
Видимо, «монстры» – это те три женщины, которые переживают за судьбу старой женщины, носят ей пищу и кормят ее кошек. «Монстры», потому что, «нарушая свободу» бабы Оли, не дают ей умереть от голода в грязи и мухах. И так грустно оттого, что таких «монстровсоседей» почти не осталось, зато сплошь и рядом царит вездесущая «добродетель» по имени равнодушие. И не надо забывать очевидного: мы все будем старыми и беспомощными. Только не дай Бог слышать от близких, что тебе не дают умереть в своей квартире. Баба Оля, например, умирать не собирается. И правильно делает.
Александр ЕВДОКИМОВ