Этот очерк – о коротком военном эпизоде из фронтовой биографии моего отца Дмитриева Фёдора Дмитриевича. Многие в Конаковском районе его помнят как руководителя райпо, возглавлявшего районную потребкооперацию с 1953 по 1975 годы, но не все знают о его участии в Великой Отечественной войне. Победа стала результатом неимоверного напряжения множества людей. И это – повод вспомнить о каждом из них, о любых, на первый взгляд, даже незначительных военных событиях. Ведь большие достижения, как известно, складываются из маленьких, но честных и добрых дел.
ПРОФЕССОР мединститута подвел студентов к застекленной витрине и показал на экспонат:
– Вот пуля, которую человек двадцать лет проносил в корне языка.
– Не может быть! Как это случилось?
– Я оперировал этого пациента, потом мы подружились, и от него я услышал эту историю…
…Пули прилетали с поросшей соснами верхушки холма, уткнувшегося пологим голым склоном в излучину тихой лесной речки. Прорвавшись сквозь листву прибрежного ивняка, они устремлялись на мелководье – к красноармейцам, обступившим завалившуюся на бок и наполовину скрытую водой гаубицу. Ее за передок волокла к противоположному берегу шестерка крепких лошадей, которые, приседая и фыркая, изо всех сил тянули упряжь, но орудие, враз потерявшее грозность, а оттого какоето несуразное и беспомощное, словно прилипло к речному дну.
От людей к коням, разбрызгивая воду, метался командир артиллерийской батареи – стройный светловолосый лейтенант. Его звали Фёдор. Сегодня, 16 августа 1941 года, исполнилось полтора месяца, как он был на войне. После окончания ускоренного курса Смоленского артиллерийского училища Фёдор получил приказ о направлении на СевероЗападный фронт. Он обрадовался этому назначению – сам родился недалеко от этих мест: в Демянском районе Новгородской области, в деревне с незатейливым названием Сыропятово, а дома, как известно, и стены помогают.
Район, в котором действовал 798й артполк Фёдора, находился севернее Ленинграда, на Карельском перешейке. Это удивительно красивый край, созданный природой совсем не для войны. Здесь леса изрезаны множеством озер и речушек, которые то робко прячутся за песчаными холмами или за гранитными скалами, то вдруг, осмелев, обнажатся до пронзительной синевы водной глади, которая так же неожиданно обернется тревожно неподвижной зеленью болот.
Именно с этого направления сразу после начала войны возникла непосредственная угроза для Ленинграда. 29 июня немецкофинские войска атаковали наши оборонительные рубежи на границе, расположенной в 150–200 километрах от города на Неве. Пограничникам и передовым частям Красной Армии удалось отразить эти удары и не дать противнику прорваться к городу, но такие попытки не прекращались.
В задачу батареи Фёдора входило оказание огневой поддержки нашим частям, уничтожение живой силы и огневых средств наступавшего врага, разрушение его полевых укреплений. Пока все складывалось удачно: поставленные задачи выполнялись, из личного состава никого не потеряли. В непосредственный контакт с гитлеровцами не вступали, стреляли с закрытых позиций. Их приходилось довольно часто (для таких тяжелых орудий, как гаубицы) менять, что сделать было непросто изза сложного рельефа местности, а в особенности изза того, что орудия были на конной тяге. К тому же, чтобы выстрелить, надо было каждый раз заново расчищать сектора обстрела, оборудовать огневые позиции, окопы, наблюдательные пункты. Но Фёдор, привыкший с детства к тяжелому крестьянскому труду, с удовольствием делал эту черновую военную работу. Ему нравилась артиллерия. О ней он слышал с детства, от отца – бывалого артиллериста, прошедшего фронты первой мировой, а потом и гражданской войн, – который часто рассказывал, как ценили пушкарей, как гордились артиллерией в русской, а потом и в Красной Армии. Фёдора завораживала непреклонность логики точного математического расчета и незамедлительного, потрясающего эффекта от уничтожения цели. Когда на его команду пушки откликались густым, мощным басом, ему хотелось в ответ им закричать, в тот момент ему казалось, что он – бог войны.
«Откуда взялись эти чертовы фашисты? – Фёдор хмурил черные стрелки бровей, его мозг, подхлестываемый визгом пуль, искал решение. – По данным разведки, немцы находятся в двадцати километрах отсюда. Но вот же они – на трех мотоциклах… Разведотряд? Дистанция – метров сто пятьдесят, ближе не подходят…»
Немецкие солдаты стреляли из автоматов короткими очередями по всему, что, на их взгляд, таило опасность: по кустам, по копошившимся в речке артиллеристам, по другому берегу, на который успели переправиться три орудийных расчета. Вражеские пули, посвистывая, вонзались в воду, щелкали о механизмы гаубицы. С этими незнакомыми звуками опасность никак не сопрягалась. Конечно, Фёдор знал, что в него могут попасть и даже убить, но чувствовал, что не убьют. «Давай возьми, попробуй, – ухмылялся он при мысли о смерти. – Отец говорил, что воинский долг выше смерти». Фёдор толкнул бойца, высматривающего чтото на вершине холма:
– Что встал, будто … (кол) проглотил!
– Товарищ лейтенант, прикажите выпрячь лошадей и уходить. Там машины гудят, – красноармеец ткнул рукой в сторону нападавших.
В целом из бойцов батареи, очень разных по профессии, образованию и национальности (русские, украинцы, казахи), сложилось боеспособное артиллерийское подразделение. Как назло, расчет четвертого, застрявшего орудия оказался самым слабым – одни красноармейцы плохо понимали команды, другие пока не сумели побороть в себе страх. После марша Фёдор планировал расставить их по другим местам в батарее.
– Куда уходить?! Гаубицу бросать нельзя! Вместе взяяяли!
Молодые лица солдат раскраснелись от напряжения. Ухватившись за выступавшие над водой щит, колесо и станину, они раскачивали, приподнимали орудие, но поставить его на колеса не хватало сил. Мешали этому и лошади, которые, дергая вразнобой, стремились к берегу, оттого гаубица, едва приняв нормальное положение, вновь заваливалась на бок.
– Товарищ лейтенант, бросим на… (на хрен) эту пушку – не вытащить, перебьют ведь всех…
– Толкай, твою мать! Нооо, тяни!
Времени на уговоры, даже на команды не оставалось, лейтенант хлестал плеткой по животным, по людям – без разбора. Один из артиллеристов схватился за лицо и застонал от боли. Остальные не реагировали на удары, обреченно поглядывая в сторону врага. Фёдор почувствовал, что бойцы четвертого расчета уже простились с жизнью, но допустить поражения в схватке он не мог.
– Отставить разговоры! Застрелю! Навались!
Угрожая пистолетом, лейтенант выводил людей из губительного оцепенения, заставлял двигаться, но спасительный берег приближался слишком медленно. Смертоносные шмелипули жалили все точнее: повалился лицом в воду убитый наводчик, жалобно ржал раненый конь золотистой масти. Прозрачная вода окрасилась невиданным в этих глухих местах кровяным цветом, вниз по течению, клубясь как дым, потянулся бурый шлейф.
– Быстро ко мне!
Фёдор, поняв, что силами расчета не справиться, позвал на помощь бойцов, находившихся на другом берегу. Взметая фонтаны брызг, они подскочили и привели орудие в походное положение, потом на руках, практически без помощи обессиленных лошадей, вытолкали на прибрежную полосу. Подстреленную лошадь выпрягли. Оставшаяся пятерка тяжеловозов укатила подпрыгивающую на корнях огромных елей и берез гаубицу в глубину леса. Пригибаясь и отстреливаясь, лейтенант почти уже выбрался на берег, как его сразила автоматная очередь…
– Это была та самая пуля?
– Их было две… Вот так, едва начавшись, война для Фёдора закончилась. Сквозное пулевое ранение в правую руку лишило его плечевого сустава, другой пулей, которую тогда не обнаружили, была раздроблена верхняя челюсть, разорван язык и выбито несколько зубов. Лейтенанта вывезли в Ленинград и поместили на излечение в военный госпиталь ЭГ3611. Война преследовала и там: в результате попадания авиабомбы угол здания госпиталя обрушился, и Фёдор, лежавший на койке, завис над образовавшимся провалом на высоте третьего этажа. Его спасли еще раз и вылечили, в личном деле появилась запись: «Ранен при защите СССР. Негоден». После войны постепенно наладилась мирная жизнь, в которой у Фёдора было все: семья – жена и сын, интересная работа, ответственная должность и относительное здоровье. Не было только ощущения выполненного на войне предназначения.
– Почему? Он выполнил свой долг – спас пушку!
– Фёдор часто думал о своей военной судьбе. Он не страдал от того, что война нанесла ему телесные раны, сделала инвалидом, – могло быть хуже. Ему, двадцатилетнему парню, комсомольцу, хотелось показать себя на войне, пройти ее всю – от начала до победного конца. Но не все зависит от наших желаний. Никто не знает путь своей судьбы, однако каждый сможет увидеть на этой дороге знакисобытия, которые точно покажут, куда идти. Сложно понять их смысл, а еще труднее смириться с тем, что закрыта желанная дорога.
Фёдор не любил на людях вспоминать о военных событиях. Не ходил по приглашению на мероприятия, посвященные памятным военным датам, потому что не прошел эти вехи. Не рассказывал о своем участии в боевых действиях, поскольку рассказывать, по его мнению, было не о чем. Не носил награды (медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»), так как не считал, что их заслужил. Когда ветераны собирались за праздничным столом и наперебой рассказывали о своих подвигах, он внимательно слушал и молча пил водку – стограммовыми стопками, другой дозы не признавал. Вспоминать о том, как вытаскивал пушку и при этом его подстрелили, на фоне ярких воспоминаний товарищей он стеснялся, да и говорить было тяжело: язык после ранения слушался плохо, Фёдор картавил.
– Но лейтенант воевал наравне с другими, пусть и недолго. Всякое честное участие в больших делах заслуживает уважения и памяти.
– Думаю, он прислушивался к голосу своей совести, которая не терпела фальши. Если разобраться, каждый на войне выполнял свою часть военной работы – тяжелой, жестокой. Мало кто знает, что на плечах таких, как Фёдор, молоденьких лейтенантов – выпускников ускоренных выпусков военных училищ, вынесена непомерная тяжесть войны. Их вклад в Победу не так заметен, но они вместе с известными всем героями готовили и совершали подвиги, зачастую – ценой своей жизни. После войны Фёдор долго искал своих друзейтоварищей по училищу, но в живых не нашел никого…
– И всетаки – что произошло с пулей?
– Както в очередной день Победы захмелевшие фронтовики, возбужденные воспоминаниями, решили померяться силами – побороться. Подогрела ситуацию Мария, жена Фёдора, во всеуслышание сказавшая о муже: «Да он и воевалто всего полтора месяца…» Фёдор сам выбрал себе противника – крепкого мужика примерно своего роста и веса, целого, не раненого, попавшего на войну в последний ее год и, тем не менее, вернувшегося домой с полной грудью орденов и медалей. Соперник крепко приложил его о зеленый ковер майской травы. Фёдор сразу же почувствовал в горле острую боль, которая с каждым днем становилась все сильнее. Рентген показал наличие инородного тела в основании языка, и тело это очень напоминало пулю, слегка изогнутую ближе к заостренному концу. Операция по извлечению металла, отлитого в далеком сорок первом, прошла успешно: язык располосовали, потом сшили, всё зажило, и жизнь пошла своим путем. Как свидетельство редкого случая в истории медицины, пулю поместили в институтский музей. Но до этого Фёдор показал свинцовый знак судьбы родственникам и друзьям. Помню, как он, приободренный, держа пулю на ладони искалеченной руки, рассказывал о своем коротком военном опыте, вспоминал переправу и своих бойцов, глядевших в лицо смерти и не обращавших внимания на удары плетью.
– Что с ним стало дальше?
– Он умер раньше отведенного природой срока, так и не успев осуществить своей очень простой мечты – окунуться в той карельской речке и напиться ее чистой воды…
Валерий ДМИТРИЕВ
