Рубрика: Культура

  • В Кумордине звучала народная песня

    Фестиваль «Русское раздолье» хоров и ансамблей Калининского района прошел 25 сентября в деревне Кумордино Медновского сельского поселения. Фестиваль стал своеобразным продолжением Лемешевского праздника «Вижу чудное приволье».

    В  «Русском раздолье» приняли участие 11 коллективов из 10 городских и сельских поселений, это свыше 200 участников. Каждый коллектив представил по два разноплановых произведения. Прозвучали «Гуси-лебеди» в исполнении народного хора «Васильчане», «Тверская барыня» ансамб-ля «Родные напевы» из Кумордина, «Провожала я дружка» ансамб-ля русской песни «Рябинушка» из Кулицкого поселения. По окончании праздника участники фестиваля получили подарки и дипломы управления по делам культуры, молодежи и спорта администрации Калининского района.

    Кстати, здесь, в Кумордине, 12 июля 1986 года почитателями творчества С.Я. Лемешева был основан музей, который и положил начало становлению музея в деревне Князево на родине Лемешева и развитию рекреационной зоны «Лемешевское кольцо Тверской области». Кумординская общеобразовательная школа, на территории которой состоялся праздник, носит имя С.Я. Лемешева. Также стараниями общественности в 2009 году на территории села был воздвигнут памятный знак великой русской певице Людмиле Георгиевне Зыкиной.

    Сергей ПЛЕТНЁВ

  • «Музыкальная осень» для «Российской камераты»

    Сегодня у меломанов двойной праздник: во-первых, 1 октября – это Международный день музыки; во-вторых, Тверская областная академическая филармония открывает традиционный фестиваль «Музыкальная осень в Твери».

    Торжественное открытие запланировано на 18.30. Концерт будет посвящен 20-летию лауреата премии Центрального федерального округа – камерного оркестра «Российская камерата» (дирижер – дипломант международных конкурсов Андрей Кружков), без которого уже невозможно представить Тверскую филармонию. Подарком гостям фестиваля станет выступление солиста Московской государственной академической филармонии, заслуженного артиста России Александра Гиндина (фортепиано) и оркестра-юбиляра. В программе сочинения Глинки, Моцарта и Шопена.

    В среду, 6 октября, состоится фортепианный вечер народного артиста России Дмитрия Башкирова. В программе – Моцарт, Бетховен, Шуберт, Лист, Дебюсси и Рахманинов.

    9 октября со сцены филармонии будет звучать джаз, а 10 октября «сразятся» вокалом певицы в концерте «Примадонны, или Соперничество сопрано и меццо-сопрано».

    В дни фестиваля будут представлены также юбилейная программа «Служебный романс», посвященная народным артистам РФ Галине Петровой и Виктору Сухову; концерт органной музыки; выступление Государственного академического хореографического ансамбля «Березка» имени Н.С. Надеждиной…

    На 12 октября запланирован концерт, посвященный 20-летию оркестра «Российская камерата» с презентацией новой программы Тверской академической филармонии «Популярная классика». Прозвучат произведения Моцарта, Вивальди, Родриго, Сен-Санса, Брамса, Хачатуряна и многих других.

    Посвященный юбилею оркестра концерт пройдет и 20 октября, в нем примут участие московские музыканты: виолончелист Борис Андрианов и пианист Сергей Тарасов.

    А главная премьера «Музыкальной осени» состоится 24 октября. Будет исполнен шедевр музыки ХХ века «Carmina Burana» Карла Орфа, написанный на основе сборника из более чем 300 произведений странствующих европейских поэтов средневековья.

    Торжественное закрытие фестиваля состоится 25 октября выступлением Государственного академического симфонического оркестра России имени Е.Ф. Светланова (художественный руководитель и главный дирижер – народный артист России Марк Горенштейн) и народного артиста России Сергея Гершенко (скрипка).

    Аркадий ЗОЛОТОВ

  • Душа русской балалайки

    К 150-летию создателя первого в мире оркестра русских народных инструментов В.В. Андреева

    В одной из фольклорных экспедиций по Оленинскому району, еще в 1980-х годах, я встретилась со старым народным музыкантом, который виртуозно и залихватски импровизировал на балалайке разные наигрыши. Падеспань и полечку, краковяк и «Камаринскую» сменяли полонез Огинского и вальс «Березка»; за старинной песней «Лучинушка» следовала веселая «Барыня», потом «Варяг» и «Смуглянка».

    Я с интересом наблюдала за удивительно самобытной игрой простого тверского крестьянина из глубинки, убеленного сединой, с большими грубыми руками и заскорузлыми пальцами, восхищаясь его мастерски художественной хваткой и тонким вкусом.

    Когда деревенский концерт был закончен, дед аккуратно и бережно положил на лавку свой уже довольно потертый, но такой дорогой ему инструмент. Помолчал, потом, сверкнув глазами, сказал: «Во как играет! Сама! А ведь я ее, родимушку свою, еще до войны на ржевском базаре купил. Всю войну дорогуша меня ждала. Словно знала, что вернется солдат домой».

    Заинтересовавшись балалайкой, я взяла ее в руки и обнаружила старую наклейку-ценник: Ржев, 193… (неразборчиво); цена – то ли десять рублей, то ли чуть больше. Так началось мое знакомство со ржевской балалайкой. Уже потом узнала в архивах, что работал во Ржеве ремесленный цех по изготовлению музыкальных инструментов. Он находился в квадрате центральной торговой площади в ее северной части, по своей левой стороне соседствуя с городским театром (до конца десятых годов ХХ века частного театра и дома П.С. Немирова, или, как называли его в народе, «Немировича» – известного верхневолжского мецената и театрала).

    «Музыкальная артель имени А. Горького» (именно так официально называлась та небольшая мастерская) выпускала балалайки, гитары, мандолины, домры. Она была эвакуирована во Ржев из Прибалтики в 1918 году.

    Угловой белокаменный одноэтажный дом в три окошка примыкал круглой высокой аркой к пятой образцовой школе, занимавшей три больших строения: начальная, средняя и служебные помещения. Старожилы Ржева, ученики той школы, вспоминали: во время переменок ребятишки часто бегали во двор мастерской, а после уроков иногда заходили и в само здание. Там всегда по-особому пахло свежей древесной стружкой, лаком, красками, клеем.

    Мастеров-настройщиков было немного: два или три. Их рабочие комнаты были завалены инструментами, мотками струн и разными специальными приспособлениями, к которым даже прикасаться не разрешалось. Только смотреть.

    Чтобы найти «голос» новому звуковому механизму, музыканты сначала разбредались по разным углам мастерской или уходили во дворик и долго сами играли, чутко вслушиваясь в тембровые краски. Когда же инструмент рождал и находил собственный живой звук, его пробовали в составе ансамбля.

    В 1920–1930-х годах в музыкальной мастерской спаянным «дуэтом» работали братья Дроздовы, Александр и Виктор. Веселые, заводные, искрометные, очень обаятельные и дружелюбные, они обладали словно особой магией сплачивать и радовать людей. Как из рога изобилия, из них выплескивались частушки и прибаутки, песни и наигрыши, польки и вальсы. Ребята были душой любой компании и незаменимы на всех танцевальных вечерах. Гармонисты, баянисты, гитаристы, мандолинщики… Дай им любой звучащий инструмент – все вокруг приходило в движение, зажигалось ритмом и энергией. Золотые руки, умные и светлые головы были у обоих братьев. Только вот судьбы военных лет стали для них разными.

    В целом же в первой половине ХХ века было очень распространено музицирование в домашнем и светском быту. Пение и игра на музыкальных инструментах, участие в художественной самодеятельности были весьма распространенным и поощряемым явлением. Практически в каждой школе, училище, да и во всех клубах на промышленных предприятиях занимались эстетическим развитием и любительским концертированием. Этим можно объяснить большой спрос на изготовление музыкальных инструментов.

    После войны ржевская мастерская так больше и не возобновила своей работы. Хотя в Вышнем Волочке, например, до 1990-х активно действовала целая фабрика по ремонту и изготовлению инструментов. И не только балалаек, домр, мандолин, но и гитар, гармошек и даже пианино.

    А сейчас немного истории. Уже к концу ХIХ века традиционные народные музыкальные инструменты в России почти вымирали. Европейские гитары и мандолины профессиональной работы и фабричные гармошки вытесняли народные самоделки. Практически полностью исчезала домра. Редкостью становились гусли. Оказываясь невостребованной, забывалась балалайка. Словно угасала народная душа, съедаемая жестоким горнилом новой эпохи.

    Но родился на Тверской земле, в бежецкой ее глубинке, Василий Васильевич Андреев (1861–1918) – настоящий самородок и миссионер русской балалайки. В мире музыкальной культуры он славен как выдающийся музыкант и композитор, блестящий концертный исполнитель, создатель первого в мире оркестра русских народных инструментов. Именно он практически из небытия возродил и усовершенствовал целый ряд уникальных музыкальных предметов: струнных, звукошумовых, духовых, придав им статус оригинальных концертных оркестровых инструментов.

    Тонкими невидимыми нитями он всю жизнь был связан со Ржевским краем. Расскажу лишь о немногом.

    Немалая роль в художественном взрослении В.В. Андреева принадлежит его отчиму, принявшему на воспитание двухлетнего мальчика. Петербургский военный железнодорожник, инженер-поручик Нил Николаевич Сеславин (1834–1875) стал для будущего артиста и дирижера жизненной опорой, другом и наставником. Благодаря его стараниям и заботам художественно одаренный мальчик занимался музыкой у лучших преподавателей, посещал художественные курсы, свободно общался на разных языках, постоянно бывал в лучших столичных театрах, путешествовал за границей.

    Н.Н. Сеславин принадлежал к славному дворянскому роду, имевшему свои давние корни на Ржевской земле. Его дядя Александр Никитич Сеславин (1780–1858) владел имением на реке Сишке в селе Есемово (теперь это земли Кокошкинского поселения). Сын ржевского городничего, он окончил Петербургский артиллерийский и инженерный кадетский корпус. В Отечественную войну 1812 года был адъютантом М.Б. Барклая-де-Толли, возглавлял партизанский отряд, первым обнаружил отход Наполеона из Москвы. Позднее стал командиром гусарского полка, генерал-лейтенантом. Был награжден многими орденами.

    Немалую роль в становлении идеи В.В. Андреева о возрождении традиционных русских народных инструментов сыграл еще один ржевитянин. Как для многих певцов, музыкантов и композиторов второй половины ХIХ века (вспомним торопчанина М.П. Мусоргского, нижегородца М.А. Балакирева, вышневолочанку Д.М. Леонову и других), наш земляк Тертий Иванович Филиппов (1826–1899) стал и для Василия Васильевича духовным покровителем и благородным защитником.

    С начала 1890-х гг. В.В. Андреева постоянно приглашали на еженедельные музыкальные вечера к Т.И. Филиппову, на тот момент – уже одного из высших сановников России, действительного тайного советника, государственного контролера, сенатора, члена Синода, почетного члена Императорской академии наук. Домашний адрес Тертия Ивановича: Санкт-Петербург, Набережная Мойки, 74, – считался одним из «заповедных мест», где определялись и выстраивались творческие судьбы многих уникальных художественных личностей: Н.А. Римского-Корсакова, В.В. Андреева, Ф.И. Шаляпина… Здесь проходили встречи музыкантов, впервые «на людях» проигрывались новые произведения, делались наброски будущих работ. Хозяин дома очень ценил талантливых самородков, часто повторяя, что «они родятся веками, и мы должны служить им, а не они у нас». По существу, для России на тот момент Т.И. Филиппов был «министром культуры на общественных началах».

    На одном из таких вечеров дебютировал на балалайке Василий Андреев. Выступление было настолько удачным, что Тертий Иванович предложил Андрееву составить цикл общих концертов своего мужского хора и оркестра балалаечников, что и было сделано. Газеты того времени отмечали большой успех совместного проекта. (Кроме всего прочего, Филиппов был организатором и меценатом хора, с которым занимался и готовил к выступлениям.)

    В обращении к государю (1896) Т.И. Филиппов писал: «Немалую помощь в деле приобщения к народной музыкальной культуре „может оказать и балалайка Андреева“. Император дает согласие. Государственная казна отпускает нужные средства на содержание и обучение целого штата преподавателей балалайки в войсках русской армии, на открытие ремесленных мастерских для изготовления концертных инструментов.

    В 1900-х годах В.В. Андреев уже сам обращается в Министерство просвещения с вопросом о проведении в каникулярное время семинаров для преподавателей народных школ и гимназий по изучению и овладению традиционными инструментами. Проект был одобрен. Его плодотворным итогом стала большая популяризаторская работа и почти повсеместное распространение ансамблей и оркестров народных инструментов. Например, летом 1912 года в Петербург на специальные обучающие курсы приехало свыше ста учителей и учительниц сельских школ со всех концов России.

    После В. В. Андреев обратился уже в Министерство путей сообщения, и с 1913 года оркестры начали создаваться в железнодорожных училищах. В Ржеве еще в 1950–1970-е годы в профессиональном училище № 8 (железнодорожного профиля) занимался солидный (до 50 человек) оркестр народных инструментов. Да и практически в каждой ржевской школе в этот же период работали подобные инструментальные ансамбли. А с открытием детской музыкальной школы значительно активизировалась профессиональная подготовка любителей такого вида музицирования.

    Совсем недавно вышел в свет хорошо иллюстрированный и красочный альманах „Поет Ржев“, рассказывающий о состоянии художественного исполнительства, руководителях музыкальных коллективов, местных композиторах. Сейчас в городе свыше 30 детских и взрослых ансамблей, хоров. Они продолжают и развивают лучшие духовные и музыкально-художественные традиции. Один из них – ансамбль русских народных инструментов „Метелица“ (создан в 1993 году, основатель и руководитель –С.Н. Куликова) – является прямым потомком творческого начинания В.В. Андреева. В ансамбле используются классические и народные инструменты (домра, баян, аккордеон, контрабас, колокольчики и другие). Он является постоянным участником областного фестиваля „Андреевские дни“, который традиционно проходит в Бежецке, на родине В.В. Андреева.

    Традиции, заложенные нашими со-отечественниками и земляками Т.И. Филипповым, В.В. Андреевым и многими другими подвижниками русской культуры, живы и сегодня. Их имена, идеи и замыслы – в творчестве и памяти потомков.

    Ольга КУЗЬМИНА

    Ржев

  • Человек, плывущий по Меже

    8 октября в ДК «Химволокно» пройдет фестиваль-концерт «Осенняя межа», который его организаторы называют дружеским. Встреча друзей, стихи, музыка. Главный «виновник» торжества – тверской исполнитель и композитор Владимир Межанин. Человек очень интересный и увлеченный, он идет рука об руку с музыкой с самого детства, пишет песни на стихи тверских поэтов, до боли любит свой родной край, путешествует по рекам, собирает этнографический материал, а потом поет – обо всем, на что сердце отзывается.

    У Владимира Межанина все связано с родными Западнодвинским и Нелидовским районами. Он человек с глубокими и крепкими корнями, и заметно, что именно природное переживание, ощущение причастности к прошлому своей земли дает Межанину стимул для творчества.

    С ранних лет самые яркие воспоминания – о поющих и причитающих бабушках-старушках. Как он говорит: «Звук особенный». Парень Владимир деревенский. Несмотря на то, что рос и учился в Нелидове, деревня манила к себе, и эту деревню нужно было играть, ее просто необходимо было петь.

    Юный Межанин, как герои популярного в семидесятые годы фильма «Розыгрыш» Владимира Меньшова, играть на гитаре не умел, но очень хотел. Да и гитару достать было негде. Семиструнка отца одноклассника стала для Межанина первой дверью в мир собственных звуков.

    Деньги же на собственную гитару Владимиру помог заработать… его хулиганистый характер. Набедокурили с пацанами в деревне, пришел деду вызов в сельсовет. Там пожурили и предложили мальчишкам потрудиться на общественное благо: покрасить клуб. Покрасили за три дня, и Владимир заработал «свои первые сорок шесть рублей». Мама добавила еще девять рублей, и дома появилась первая своя гитара: болгарский «Орфей» за 55 рублей (бешеные по тем временам деньги).

    А потом был хор в нелидовском ДК «Шахтер».

    – Я занимался у Алексея Николаевича Волкова, – вспоминает Межанин. – Он был абсолютно слепым, но обладал удивительным слухом – и музыкальным, и человеческим. Слышал, когда фальшивят, и знал, кто именно. И собака у него была – овчарка-поводырь, которая и порядки по совместительству наводила в группе: лаяла, когда мы начинали шуметь.

    Оттуда, из хора, прямо в армию. С собой увез песню «Таня», которой на все время службы суждено было стать строевой. А Межанину вместе с ней – запевалой.

    Только не выросла музыка у Владимира из увлечения в профессию. Выбрал он историю. И знает, что эти две подруги отлично уживаются между собой. По крайней мере, у него. В музыке тоже есть корни – и глубокие, и интересные, и на поверхности-то они не появляются, надо копать.

    Пока учился, пел, играл на гитаре любимую антоновскую «Крышу дома твоего», за что даже получил кличку Вова-крыша. А потом произошла встреча со «Славяночкой» (фольклорным ансамблем тогда руководила Любовь Серебренникова), и Межанин отдался народной песне. После окончания университета по распределению попал в Никулинскую школу (под Тверью), где и базировалась «Славяночка». А потом была «Веснянка», а потом – первая экспедиция по реке, которая стала его музой: Меже (настоящая фамилия Владимира – Емельянов). Экспедиция в прошлое, в глубину истории малой родины, куда не каждому путь открыт, а лишь тем, кто аккуратно и с любовью берет из прошлого то, что оно оставило.

    – Я подумал тогда: почему в наших ансамблях так мало используется народных инструментов? – говорит Межанин. – Мне дед рассказывал, что в Западнодвинском районе в деревнях играли на скрипках и цимбалах.

    И Межанин поплыл в первый раз на надувной лодке совсем один искать все это. Он нашел скрипачей в 14 километрах от Нелидова в деревне Кривцово (известное этнографам место), записал их и по-настоящему ими увлекся. Юго-запад Тверской области в прошлом – это край крестьян-скрипачей, неизвестные страницы музыкальной истории, судьбы людей.

    Межанин долго и кропотливо собирает этот уникальный материал. Его мечта – написать книгу о тверских деревенских скрипачах. Не музыковедческую, а человеческую. Книгу-историю.

    Жил в Нелидовском районе такой мужичок Филипп Григорьевич Гладенков. Родители у него умерли рано, мыкался по родственникам, уехал в Питер, оттуда в армию, на войну (Первую мировую), четыре года у немцев в плену пробыл и вернулся в родную деревню со скрипкой. Заболел тифом (сразу и брюшным, и сыпным), положили его в сарай, еду носили в берестяных плошках, которые потом сразу сжигали. Думали, умрет. А он выжил. Выжил – и всю жизнь играл на скрипке, смерти назло. Колхозники силос топчут, а он им играет. Сына, правда, выучил на балалайке играть: скрипка все же инструмент аристократический, не для силоса…

    И таких рассказов о судьбах у Межанина много. Говорит, последний скрипач-крестьянин умер в 2003 году в Кувшиновском районе. У Межанина сын Артемий пять лет играл на скрипке, а потом как-то не пошло…

    Сам Межанин музыку начал писать с университетских лет: ездил в деревню, ходил за клюквой, напевал, записывал. Из этого получались песни. Как получались, сказать не может. Даже сейчас способен целый день просидеть, импровизируя на гитаре, пока не найдет мотив. Хотя, как опытный песенник, Межанин видит музыку уже в стихах, и поэты у него все больше из тверской глубинки, и на «Каблуковской радуге» у Владимира Львова Межанин – свой человек. И как бы ни старался скрыть, все же видно, что музыкант он по духу совсем не эстрадный. У него любимый поэт – Есенин, любимый композитор – Римский-Корсаков его сказочные темы). Межанина бы раньше назвали почвенником, а сейчас иногда крутят пальцем у виска: сдались тебе все эти народные мотивы! А он признается: как улицу деревенскую увидит, у него все внутри переворачивается. Плыл он как-то по Меже своей любимой, смотрел на исчезающие деревни, на зарастающие бурьяном последние ульи, и грустно становилось, плакать хотелось.

    Межа – граница времен, полоса, за которой прошлое для Межанина никогда не кончается, которое он превращает в настоящее своими песнями, своим голосом. Это река, по которой он плывет всегда, и ее иногда неприветливые берега сглаживает и просветляет музыка.

    Александр ДЫЛЕВСКИЙ

  • «Берновская осень» приглашает друзей

    Сегодня, 24 сентября, в селе Берново Старицкого района открываются шестые литературные встречи «Берновская осень».

    В старинном русском селе, в котором любил бывать и работать А.С. Пушкин, соберутся поэты и прозаики, художники и краеведы, критики и публицисты, композиторы и вокалисты, представляющие Союз писателей России, Союз российских писателей, Союз писателей Москвы, Союз художников России, различные литобъединения из Твери и Тверской области, Москвы и Подмосковья, Пскова, Пушкиногорья, Санкт-Петербурга, Ленинградской области и Ульяновска.
    Откроются встречи выставкой графики члена Союза художников России Александра Кулемина в Центре русской культуры  (Старица).

    Сам праздник пройдет 25–26 сентября в берновском музее А.С. Пушкина. Старинный парк, выставка картин, поэтическая гостиная, презентации литературных новинок, разговор о русской литературе на круглом столе, «литературный коктейль», мастер-классы, литературно-музыкальный салон, книжная выставка, вернисаж «Созидаем – созерцаем – учимся» – все это ждет участников и гостей.

    В литературных встречах примут участие почетные гости: первый секретарь правления Союза российских писателей Светлана Василенко, заслуженный художник РФ, действительный член Академии художеств России Борис Фёдоров, доктор философии, заведующий кафедрой истории философии университета имени Герцена (Санкт-Петербург) Алексей Грякалов,
    сопредседатель НП  «Ассоциация Тверских землячеств», поэт-сатирик, пародист, прозаик, журналист Алексей Пьянов, ну и, конечно, известные тверские литераторы, писатели, поэты, журналисты.

    По итогам встреч планируется выпустить четвертый номер альманаха «Берновская осень».

    Аркадий ЗОЛОТОВ

  • Театр на немецком языке

    Сегодня в Твери завершается IX Международный фестиваль молодежных и студенческих немецкоязычных театров, который стартовал 19 сентября.

    В России этот фестиваль проводится впервые. В разные годы его принимали Чехословакия, Латвия, Венгрия, Украина, Германия и Польша. Организаторами фестиваля в Твери выступили факультет иностранных языков и международной коммуникации Тверского государственного университета и управление по культуре, спорту и делам молодежи городской администрации.

    В фестивале приняли участие коллективы из немецкого города-побратима Оснабрюка, украинского Донецка и российских городов: Иркутска, Краснодара, Красноярска, Москвы, Самары. Театр факультета иностранных языков ТвГУ на правах хозяев открыл шестидневный театральный марафон на немецком языке постановкой               «Фауст. Фрагмент».

    Также любители театра и знатоки языка увидели спектакли по мотивам произведений знаменитых классиков: Шиллера, сказочников братьев Гримм и Гофмана, драматурга Фридриха Дюрренматта, создателя жанра радиопьесы Гюнтера Айха, сценариста Маркуса Пфистера. Театральный коллектив Оснабрюкского университета представил зрителям постановку по авторской пьесе «Разрыв в реальности», а Иркутский государственный университет – шуточную импровизацию «Ганс и семь Красных Шапочек».

    В рамках фестиваля работали театральные мастерские с участием педагогов из Германии, Твери и Немецкого культурного центра имени Гёте.

    Андрей ФАДЕЕВ

  • Прощайте, Владимир Захарович. И простите…

    Во вторник, 7 сентября, мы попрощались с Владимиром Захаровичем Исаковым – основателем и первым главным редактором нашей газеты. Церемония отпевания и прощания происходила при храме святого благоверного князя Михаила Тверского – в самом сердце древней Твери, по последней воле усопшего.

    Именно с возрождения памяти о небесном покровителе Твери началось служение Владимира Исакова делу сохранения и возвращения для современников сокровищ духовной культуры Тверской земли. И для этого дела Владимир Захарович не жалел ни сил, ни времени, будучи журналистом, депутатом областного Совета народных депутатов, главным редактором газеты, писателем…

    Его провожали в последний путь родные и близкие, коллеги-журналисты и писатели, прихожане Вознесенского храма и священнослужители, преподаватели вузов и работники библиотек, представители Законодательного Собрания и Администрации Тверской области. Люди, которые хорошо знали, а потому глубоко уважали и любили этого человека. В прощальных речах звучала высокая оценка подвижнического труда Владимира Исакова, его неоценимого вклада в развитие культуры Тверской земли.

    Ему посчастливилось при жизни увидеть воплощение своих чаяний и плоды своих трудов. Он первым в тверской публицистике заговорил о Михаиле Тверском, о необходимости возрождения памяти всех тверских святых, восстановления разоренной Ниловой пустыни, освящения истока Волги. Он был в первых рядах с участниками акций за возвращение в лоно Православной Церкви здания Вознесенской церкви, где в советское время размещалась промышленная выставка. И все его начинания получили общественную поддержку и развитие: возведены храмы и памятники Михаилу Тверскому, Анне Кашинской и другим тверским святым. Сегодня даже школьники знают их имена. Восстановлена Нилова пустынь, звонят колокола Вознесенского собора, и каждый год от истока Волги проводится большой Крестный ход. Все это – результат инициативы Владимира Исакова, его упорства и титанического усердия. Он вернул современникам из архивного забытья сокровища древней тверской литературы, несколько лет посвятив переводу и переизданию старинных рукописей. Работа для целого коллектива исследователей, которые, по нынешним временам, запросили бы на это дело немалый грант.

    Без Владимира Захаровича не было бы и современной газеты «Тверские ведомости» – именно по его инициативе двадцать лет назад появилось это издание. Причем это была не просто новая тверская газета, а тоже возвращение исторической традиции – возобновление газеты «Тверские губернские ведомости», выходившей с 1839 по 1917 год.

    Без Владимира Исакова читающая публика вряд ли узнала бы имена многих наших талантливых земляков. Он отличался особенно трепетным, бережным отношением к пишущей братии, и если замечал яркий талант, то старался оказать ему всяческую поддержку. Так, при активном участии Владимира Захаровича были изданы книги кувшиновского писателя Юрия Козлова, которые ныне по праву входят в золотой фонд современной тверской литературы. В Кувшинове ежегодно проводятся литературные конференции памяти Юрия Козлова, и Владимир Исаков был вдохновителем и участником первых из них.

    Теперь в Твери будут проводиться конференции по древнерусской литературе, посвященные памяти Владимира Исакова. Первую такую конференцию открывал Владимир Захарович, и традиция, начатая по его же инициативе, будет продолжена.

    При всех своих заслугах Владимир Захарович был очень скромным человеком, смиренным христианином, как сказал о нем на церемонии прощания архиепископ Тверской и Кашинский Виктор. Почестей Владимир Захарович не любил, избегал. Бежал от славы, не искал выгоды, не кичился перед слабыми и не заискивал перед сильными мира сего. Был настоящим русским интеллигентом в самом высоком смысле этого слова.

    Он верой и правдой служил для современников связующим звеном между богатейшим наследием прошлого и настоящим, обедненным и изуродованным пошлостью масс-культуры. Звена не стало – и цепочка надорвалась…

    «Тверские ведомости»

  • Талант. Достоинство. Благородство

    Владимир Захарович Исаков – один из тех лучших людей, которые, если узнал их, уже никогда не уходят из твоей жизни: их человеческий, духовный облик светит нам при их жизни, остается с нами, если их уже нет… Но вот в эту минуту я не верю и не могу поверить, что этот прекрасный человек ушел, – стоит подумать о нем, и сразу видишь его всегда одухотворенное мыслью лицо – мыслью не суетной, но выстраданно-серьезной, в сочетании с этой его мягкой приветливой улыбкой, если человек ему хорошо и духовно-близко знаком и к тому же зашел в его редакторский кабинет «Тверских ведомостей» не с желанием поболтать, как это тоже случалось с иными посетителями, но по делу. А какое может быть у редактора дело важнее, чем принесенный для газеты материал? Если же кто-то забрел с пустячной заботой – Исаков очень умел быть жестко нетерпимым и категоричным. Но это, и я был свидетель тому, давалось ему непросто: нервная энергия не прибывает от необходимости быть неуступчивым и лишь по виду спокойным. Зато, если статья ли, рассказ трогали его и представлялись неслучайными для газеты… – ах, как хорошо было видеть его на глазах светлевшее лицо, мило-скупую и в то же время с глубоко трогавшей тебя, как бы подсвеченной его внутренней духовной сущностью, улыбкой! Слышать его слегка глуховатый и сразу становившийся мягким голос… Встанет из-за стола, сильно сутулясь, пройдется по кабинету, если кто-то зайдет – коротким жестом покажет, что занят, и начинается порой очень сближавший профессиональный и обыкновенно-человеческий разговор. …

    Это мое отступление надиктовано многолетним нашим сотрудничеством: с первых лет основанной и руководимой им газеты я был постоянным ее автором и с годами – одним из тех, с кем ее редактор говорил доверительно и с тем откровением, что дается далеко не тотчас.

    Еще только одно личное, и пора уже сказать о том огромном значении Владимира Исакова для Тверской земли, которое теперь особенно понятно.

    Однажды, после одного из наших профессиональных разговоров, я сказал ему, видя, сколько у него забирает сил, времени, воли и энергии газета: «Владимир Захарович, уже немало лет вы отдали журналистике – не пора ли уйти во всё только литературное, свое? – Мы же, литераторы, знали, как талантливо он начинал в прозе. – Нахмурившись и походив по своему кабинету, он ответил не сразу и голосом и сильно смягчившимся, и в то же время, показалось мне, не слишком уверенным, хотя он терпеть не мог показывать свои колебания или проявление некой размягченности: – Да ведь кому-то надо, Геннадий Андреевич, заниматься этим серьезно…»

    А все сотрудники газеты, для которых он всегда был и руководителем, и старшим по опыту, знаниям и таланту товарищем, – знают, как он относился и к делу, и с каким благородством и высшей справедливостью – к ним.

    Что ж – скажем без обиняков: уход Владимира Исакова из жизни – потеря невосполнимая. Тут не может быть двух мнений: другого такого человека в Твери нет. Его выстраданное долгими духовными опытами благородство и та высшая независимость поведения, что дается лишь человеку твердых убеждений и правды, понимаемой им как служение обществу и в то же время тем людям, что рядом…Талант и воля вечного трудяги в творчестве и общественном служении… Тот воистину огромный труд, что был им предпринят и не оставлялся им до последних лет и дней – труд освоения и творчески-поступательного продвижения к читателю всего, что великая для нас история родного края… – всё это поставило его на ту высоту служения и ученых, и писательских достижений в поставленных целях, когда всем понятно: рядом поставить просто некого. И в эти часы трагической утраты мы должны поклониться ему за его вечно каторжную и в то же время бесспорно дававшую ему и высшее же духовное удовлетворенье работу.

    Мы же, писатели, должны быть особенно благодарны Владимиру Захаровичу: на протяжении почти двух десятилетий он своей «Литературной Тверью» объединял нас, показывал читателю возможности и достижения писателей давно родной ему земли Тверской, неустанно собирал и пестовал всё самое талантливое и творческое… И сейчас десятки литераторов могут сказать с бесспорной и понятной гордостью: меня печатал Исаков. И это, поверьте, будет повторяться много лет. Да, пока есть тверская литература и живем мы с вами, и будут жить наши молодые коллеги, которых обогрела и приютила «Литературная Тверь».

    Это – не привычный некролог, поэтому всё снова и снова душа хочет восстановить одно, другое из многолетних общений с Владимиром Захаровичем: его живой облик, голос и слова… Всё, что говорило о всегда напряженной духовно и творчески его натуре. А мысль, эмоционально близкое, живое до осязаемости в лучшие его минуты начало в нем всегда ощущалось и трогало… Несмотря на его видимую подчас даже суровость и хмурую озабоченность – ты всегда различал в нем и тут же это подтверждалось его поступком… – терпимость и понимание. Помню, однажды, что вообще не было ему свойственно, сказал он об одном из своих товарищей, что вот, мол, собирается уходить, – и тут же добавил, что попробует обязательно удержать: «Тут, в коллективе, все трудное забывается, смягчается… Мы все сильно притерлись друг к другу…»

    Глубоко верующий человек, он, Исаков, немало сделал и для возрождения самого духа православия, истинно религиозного чувства на Тверской земле. Об этом тоже знают все.

    Сжигая себя на костре вседневного разнообразного, но в то же время целенаправленно-неуклонного труда, Исаков в обычном понимании казался одиноким человеком. Газета и домашний письменный стол. На самом же деле он был в центре очень большого круга людей: писатели, ученые-исследователи, краеведы, церковные деятели… Почитайте его изданные дневники, и вы с первых страниц убедитесь в этом.

    Прощаясь с этим подвижником в жизни и духовных поисках, мы понимаем, как нам будет недоставать его, и снова и снова говорим себе: к счастью, были… есть еще на русской земле такие люди.

    Геннадий Немчинов     

  • Дом на берегу

    Закрываю глаза и вижу: старый бревенчатый дом на большой зеленой поляне. Туман над водой. Лавы с берега в озеро. Кто-то, стоя на лавах, машет мне оттуда рукой, и я, наяву или во сне, еду и еду к этому далекому дому.

    Каждый год, все чаще, меня зовет к себе Селигер. Приходят давние, щемящие воспоминания, заслоняют сегодняшние дела, манят собраться, поехать и там, на знакомом берегу, повторить все сначала, снова прожить ту милую, минувшую жизнь.

    Как наяву, я вижу тихое озеро. Деревянная лодка под плеск весел медленно идет по воде. В лодке лежат ружье и удочки. Можно остановиться и в любом месте стоять в неподвижной тиши.

    Впереди, до моего дома, многие километры пути. Вокруг, в бесконечном зеркале, плавают пестрые блики, отражения неба, облаков, леса. Я чуть перебираю веслами и никуда не спешу.

    И силу в грудь, и свежесть в кровь

    Дыханьем вольным пью.

    Как сладко, мать природа, вновь

     Упасть на грудь твою.

    За время, проведенное в этой лодке, я объехал многие километры воды. Знал каждый поворот, плес, остров, каждую пристань и избушку на берегу. Но мне хотелось большего – понять душу этого озера.

    Я плыву между островами, петляю среди холмов и, вызвав одно воспоминание, сворачиваю в заглохший залив. Здесь все заросло. На воде, на зеленых листьях, лежат большие кувшинки. Лодка останавливается, запутавшись в водорослях. Я опускаю весла и долго сижу в тишине.

    Когда-то в этот залив мы приезжали вдвоем. Мы были молоды, беззаботны и ездили сюда за кувшинками. Давно это было. Но до сих пор в безмолвии кто-то шептал о том дне:

    На быстрой легкой лодке

    Плыву путем окружным:

    Не повредить бы лотос –

    Взмах весел все игривей;

    Сидят попарно лебеди

    На тополе южном,

    Воркуют сладко голуби

    На северной иве.

    В заливе стоит жара. Птицы уже отпели. Лишь в камышах, поблизости, слышно, как возится и крякает утка. Я медлю, срываю несколько кувшинок и тихо выбираюсь обратно.

    Тогда, после этого залива, мы ездили на один остров. Вон на тот, где виднеется бывший монастырь. Теперь здесь турбаза, шумит приезжий народ, а в ветхие, забытые времена шумел густой лес.

    Над озером, в глухих дубровах,

    Спасался некогда монах,

    Всегда в занятиях суровых,

    В посте, молитве и трудах.

    Мы побыли тут на острове, обошли его берега и почему-то уехали грустными. В тот раз, в лодке, между нами и был этот разговор.

    – У нас исчезло чувство, что мы живем в огромном таинственном мире, – глядя в озеро, сказала тогда она. – Мы думаем, что мир – это города, улицы, дома. Мир – это природа. Настоящее то, что бесконечно.

    – Все имеет конец, – возразил я. – Этот день кончится. Эта лодка сгниет. Мы, возможно, никогда больше не приедем в эти места.

    – Ну и что? – улыбнулась она. – Но ведь это было. Было вот здесь. Вот наша лодка отражается тут, в глубине. Значит, мы навсегда остались на этом озере.

    Снова, как тогда, я еду по тем же местам. Среди молчания, одиночества, тишины слышатся знакомые голоса, видятся знакомые лица. Много близких людей ездило тут на лодках, отражалось в этой воде. Не они ли стали душой нашего озера?

    Я еду к своему старому дому, и кажется, все здесь радуются моему возвращению.

    Прекрасен вечер, и попутный ветер

    Шумит меж ветвей, и корабль надежный

    Бежит, шумя, меж волн.

    Садится солнце.

    День близится к вечеру. На воде появляются тени. Я быстрее гребу веслами и приближаюсь к знакомым местам.

    Вот он, памятный до песчинки берег. Сосна с разбитой вершиной. Спускающаяся к воде поляна. Ручей, в котором мы ставили когда-то лодку.

    Пять лет прошло; зима, сменяя лето,

    Пять раз являлась! И опять я слышу

    Негромкий рокот вод, бегущих с гор…

    Уже не пять, а больше лет я не был в этих местах. Если разобраться, за все время надо было найти несколько дней. Что же держало, что же не пускало меня сюда – в единственное место, куда стремится моя душа?

    Я пристаю к берегу, вытаскиваю лодку и в смущении стою на песке. Никто не бежит по поляне сверху, никто не рад моему приезду. В старом доме нет признаков жизни, и нигде не видно ни одного человека.

    Вот, рядом с домом, высокий холм, с которого далеко открывается весь окрестный мир. Здесь прежде я провел немало часов, глядя сверху на озеро.

    На пологом скате

    Того холма я лягу в яркий полдень

    И наблюдаю, щурясь, как танцуют

    Алмазные лучи на водной глади,

    Спокойно размышляю о покое,

    И много мыслей зыбких и незваных,

    И много праздных, призрачных фантазий

    Проносится в мозгу недвижном, праздном,

    Разнообразны, словно ветерки,

    Играющие на покорной арфе…

    Я долго стою на песке, хожу по знакомой поляне, поднимаюсь на этот холм. Что-то удерживает меня. Никак не решиться войти в старый бревенчатый дом.

    Теперь, после больших городов, я снова живу на озере. Озеро уже другое, и сам я другой. Но все чаще, как сегодня, вспоминаются дорогие места. Все чудится – кто-то машет мне оттуда рукой. Все кажется – кто-то ждет меня в этом доме над озером…

    Владимир Исаков

  • Макушка Валдая

    Каждый раз, когда я смотрю на карту Валдайской возвышенности, все невольно напоминает мне мою молодость.

    Вот речка Логовежь. В начале лета, чуть потеплеет, мы брали удочки, ехали до деревни Марьино и по грязи, с тяжелыми рюкзаками, пробирались на знакомый омут. Какой это был омут! В его тихом, темном зеркале, среди ивовой чащи, жила неразгаданная тайна. Мы купались в ледяной воде. Ходили босиком по колючей зеленой траве. Часами смотрели на неподвижные поплавки в омуте. Пахло черемухой. На макушках деревьев качались дрозды. В глубине, под корягами, ходили налимы. Мы ставили донки, и по ночам, в темноте, от клева налимов над рекой долго звенели колокольчики.

    Вот Большая Коша. Где-то в начале этой реки, на краю болота Лыткинский Мох, есть остров глухого елового леса. Весной, по сугробам снега и потокам воды мы приходили сюда на глухариные тока. В сумерках, под вечер, выбирали ровное место на льду. Таскали жерди и делали постель в два наката. Натягивали брезент от ветра, разжигали костер и на морозе, на жердях, под шум леса сладко укладывались спать. Среди ночи, задолго до рассвета, надо было вставать, по ледяной корке осторожно идти на ток и по часу, по два, не шевелясь, стоять под какой-нибудь елкой. Было зябко, на морозе в резиновых сапогах коченели ноги, но азарт пересиливал все. Мы замирали, закрывали от напряжения глаза и слушали, слушали, пока наверху, в темноте, неизвестно где, не раздавался первый, волнующий, чуть различимый щелчок. Начинали токовать глухари …

    Вот речка Мшена. Малозаметный ручей, тихо плывущий среди холмов, по низинам, мимо деревень Щучье, Веретье, Мошенка. Как сейчас вижу эти зеленые моховые холмы в сосновом бору. Тихий сентябрьский день. Длинные лучи солнца между деревьев. Кусты вереска. Белые грибы росли здесь на самом виду. Вдоль тропинки и прямо на ней, под маленькими сосенками, стояли боровики. Надо было раздвинуть мох, взять гриб за широкую, как груша, ножку и аккуратно обрезать со всех сторон. Так, покружив на месте, мы набирали корзины грибов.

    Реки, озера, леса, холмы, дороги, тропинки… Сколько счастливых дней прожито в этих местах. Сколько знакомых, дорогих лиц встает в памяти при взгляде на название каждого города, каждой деревни!

    В годы жизни на Селигере я часто ездил на реку Поведь. Мы ловили там хариуса. Но не это было самым заманчивым. В верховьях Поведи, за деревнями Сидорково, Ильятино, Иловицы, была макушка Валдая, на которой мне все хотелось как-нибудь побывать.

    Странное дело – о ней, о высшей точке Валдайской возвышенности, никто ничего не знал. Никто туда не ходил, никто не мог сказать, где она. На географических картах в начале Поведи просто стояла точка с цифрой 347 (высотой над уровнем моря).

    Эта точка всегда казалась мне, и теперь кажется, чем-то таинственным. Удивляло даже не то, что одни здешние речки текут в Балтийское море, другие – в Каспийское. Не то, что на возвышенности, в лесах, находится множество болот. И даже не то, что кто-то прошел все эти леса и сказал: «Вот, высшая точка находится здесь». Самое удивительное, как мне казалось, состояло в том, что, если прийти на макушку Валдая, можно увидеть и понять что-то такое важное, чего не понять в других местах.

    В том году, летом, у меня родился сын. Наверное, я никогда не собрался бы идти неведомо куда, но тут для этого хождения была как бы причина. Другие ходят на Джомолунгму, плавают вокруг света. Я дал более скромный обет – сходить на макушку Валдая.

    Главная трудность состояла в том, чтобы ее найти. После того, как географы обнаружили высоту 347, в этих местах многое изменилось. Часть леса была вырублена, сплавлена по рекам. На протяжении десятков лет, по словам лесников, сюда никто не ходил. Так что теперь ту же гору предстояло открывать заново. Я запасся анероидом (прибором для определения высоты) и от деревни Сидорково пошел вверх по Поведи, в направлении Иловиц.

    Сначала я шел по дорогам, потом по тропинкам, потом по руслу Поведи. В то время, осенью, она была мелкой, но чем дальше, тем больше напоминала реку в горах – среди высоких обрывистых берегов с шумом несся по камням быстрый поток, непохожий на речку Поведь там, в среднем течении.

    Я долго шел по реке, потом по болотам, по кочкам, по густому чапыжнику. Оттуда, куда я шел, бежали многочисленные ручьи. С каждым километром стрелка анероида поднималась все выше. Наконец, подсчитав давление, я понял, что достиг уровня примерно около трехсот двадцати метров. Где-то здесь, видимо, и надо было искать вершину Валдая.

    Мелколесье постепенно сменилось непроходимым еловым лесом. Если раньше видны были следы волоков, по которым возили лес, кое-где попадались просеки, то теперь кругом стоял непроглядный урман. Невидимая гора постоянно чудилась мне рядом, в какой-нибудь сотне метров, но там, куда я приходил, раз за разом оказывалось ровное место.

    Наконец, выйдя из очередного болота и валясь с ног от усталости, я начал подниматься, как мне казалось, куда-то вверх. Сердце мое билось. Среди чащи виднелась небольшая прогалина. Я вышел на нее и увидел остатки геодезической вышки. В свое время она стояла на вершине Валдая. От нее на многие километры волнами расходились зеленые, в лесах, гряды холмов.

     Я растерянно улыбался и все смотрел кругом, словно пил холодную воду и никак не мог напиться. У меня было чувство, что эти леса, холмы, болота, каждый километр земли и воды, пройденные мною пешком, все было мое. Я помнил каждое дерево, на котором заломил вешку, каждую кочку, на которой садился отдыхать.

     Забылось, растаяло все мелкое, тревожащее, ничтожное. Мир был велик и прост. Я сидел на вершине Валдая и думал о своем сыне.

    Потом у меня родился второй сын. Я снова побывал в тех же местах – с другой стороны, через эстонские хутора. Но мысли мои снова были о доме.

    Какими они будут, мои сыновья?

    Придет пора – мы так же пойдем в лес, на реку, на озеро. Будем ловить рыбу, собирать грибы, просто ходить по нашей ненаглядной земле. Будут ли они любить все это? Будут ли они когда-нибудь любить меня так же, как я люблю и всегда буду любить их?

    Владимир Исаков