Буквально на днях по центральному телевидению министр культуры России Владимир Мединский в очередной раз ратовал за создание единого учебника истории нашей страны. В частности, он говорил о беспределе, творящемся в освещении Великой Отечественной войны. В самом деле, сотни, тысячи монографий, пособий, тех же учебников, издаваемых сегодня, не только поразному трактуют одни и те же события, но изобилуют бесчисленными неточностями, ошибками фактического, хронологического и статистического характера. Даже число наших потерь в Великой Отечественной войне до сих пор толкуется в них вольно, я бы сказал, кощунственно – от «сталинских» (по выражению министра) семи до «брежневских» двадцати миллионов человек.
Так что пока наиболее надежными источниками знаний о тех героических днях служат свидетельства очевидцев, в том числе и наших земляков.
В двенадцать девчоночьих лет
Под этим письмом стоят только инициалы – Н.Л. Но это неважно. О том, что довелось испытать тогда 12летней девочке, могли бы рассказать и многие другие.
«…Та последняя весна была особенно щедрой: столько солнца, столько цветов, столько блеска на Волге, куда уже в конце мая бегали купаться. И вдруг это страшное слово – война… Из дома, где мы жили, один за другим ушли все мужчины. Кто под гармошку, кто провожаемый женскими рыданиями. Нас, школьников, отправили по деревням на прополку и сенокос. Сушили сено, укладывали в копны, собирали землянику и вечером ели с молоком, и хотя слышали по радио суровый голос диктора о потерях, о сданных городах, еще не понимали, какая она – война.
К нам война пришла в октябре. Завыли сирены, заревели фабричные гудки, и люди стали выбегать из домов, прятаться. Потом загудело небо, появились самолеты с крестами и началась бомбежка. За нашим двором рвануло, и в воздух полетели доски, кирпичи, комья земли.
Я упала и закрыла голову.
На другой день началась эвакуация. Бежали кудато все с белыми узлами за спиной. Побежали и мы с мамой. Первую ночь ночевали в лесу, в канаве. По лесу бродили лошади – значит, близко деревня. Когда мы ее нашли, все дома были уже заняты солдатами. Потом над деревней появились самолеты и стали бомбить. Мы бежали врассыпную вдоль дороги, а самолеты летели над самыми домами и строчили из пулеметов. Раздался взрыв. Я оглянулась: избы, в которую нас пустили погреться, как не бывало. Только черный дым. Перед нами бежала женщина с двумя детьми: одному годика три, а другой грудной – в одеяльце. Эта страшная картина перед моими глазами до сих пор.
Спасения не было, и мы вернулись в город. Город как вымер – ни наших, ни немцев. Жутко. Потом появились немцы. Они заходили в дома и требовали яйца и мяса. Я показала немцу в ладони горстку пшеницы, он махнул рукой и ушел. Есть было нечего, и хотя было страшно выходить, я выходила на мельницу и набирала в банку зрелого зерна. Потом при фитильке вечером мы перебирали его и из этого готовили еду. Еще выкапывали в поле мороженую картошку.
Так мы жили два месяца. Потом сильно загремело, над домами полетели снаряды, и мы стали ждать своих. 16 декабря встречали наших освободителей на улицах и показывали им, куда драпали немцы.
Солдаты были в белых полушубках и валенках, в теплых шапках и рукавицах, на конях и на санях. Господи, как же мы были им рады! Кричали «Ура!» и «Возвращайтесь с победой!».
Буденовка дяди Саши
Из воспоминаний журналиста Александра Сырова:
«Моя мать Мария Васильевна Чистякова родилась 22 июня 1930 года в Орловской области. Через одиннадцать лет, как раз в очередной ее день рождения, началась Великая Отечественная война. В День памяти и скорби мама часто вспоминала опаленное войной детство, рассказывала о своих родных братьях и сестрах. Родилась она в типичной для того времени крестьянской семье. У мамы было четыре брата и четыре сестры. Старший, Александр, погиб под Ленинградом в 1941 году. Он только стал лейтенантом, командиром пулеметной роты. Так и остался навечно молодым. В боях под Ленинградом Александр получил смертельное ранение. В семейном альбоме сохранилась фотография, на которой новоиспеченный офицер предстает в буденовке, в отутюженной, подшитой накрахмаленным воротничком гимнастерке. Взгляд чистый и ясный. Александр не успел обзавестись семьей.
Еще один брат, Иван, получил тяжелое ранение в боях под Варшавой. Приехал домой в село Голунь (бывшее имение князя Голицына). Излечиться до конца так и не смог. В 1949 году Ивана похоронили.
Были и другие трагедии.
Мать хорошо помнит, как Голунь зимой 1941 года занимали немцы. Ее самый младший брат, Володя, выскочил на большак посмотреть на фрицев. Домой вернулся без валенок.
Спали на соломе, расстеленной на полу. Русская печь постоянно топилась: немцы жарили уток, гусей, варили фасолевый суп. В кальсонах спали на печке. Однажды наши истребители налетели на большак. Бомбили группировку фрицев. Взрослые, дети обрадовались. Выбежали из хат, стали махать платками.
А еще помнится тяжелый недетский труд. Полуголодные, выполняли мужскую работу. Часто голова кружилась от усталости и недоедания. Приходилось делать все. Сеяли просо, пололи, косили, вязали снопы. На корове землю пахали плугом, бороновали.
Когда под Москвой началось наступление, фашистский карательный отряд нагрянул в село. Стволами выбивали стекла в хатах, подносили горящий пучок к крышам и поджигали. Семья мамы спаслась только потому, что дом был каменный. Многие хаты сгорели. А через день в Голуни появились наши…».
Снаряды доставляли на себе
Из воспоминаний бывшего артснабженца Петра Волкова:
«В начале июля нашему 46-му танковому полку 84-й дивизии было приказано совершить марш из района Вильно в район Каунаса, чтобы прикрывать отход 5-й и 13-й стрелковых дивизий, принявших на себя первый удар.
Боевое крещение на реке Вильно закончилось для нас полным разгромом. Часть машин попала под бомбовый удар еще на марше, часть сгорела на поле боя, а уцелевшие, оставшиеся без горючего танки пришлось выводить из огня самим.
В неорганизованном отступлении все перепуталось, части потеряли командиров, и штабы утратили связь с частями. Остановились только в районе Валдая. Там нам удалось разыскать свою 84-ю дивизию. Комдив приказал мне взять три ЗИСа с запасными водителями и пробиваться в Новгород, где были склады с боеприпасами. Но на переправе через Волхов нас атаковали три «фоккера». Они прошли на бреющем полете над самой головой и изрешетили мою автоколонну. Мне пробило колено и левое плечо.
Медицины с нами не было, оказавшиеся на переправе мужики отвезли меня на телеге в Чудово, в больницу фарфорового завода. Бои уже шли на подступах, директор завода сказал, что утром всех раненых погрузят на баржу и отправят вниз по Волхову. Но утром ни его, ни семьи на заводе не оказалось: сбежали на катере. Тогда капитан разбитого парома нашел лодку и перетащил в нее меня и еще одного раненого бойца. Со стороны Новгорода подходили другие лодки, и немецкие летчики, проносясь над самой водой, расстреливали их, как уток. Три дня, укрываясь от самолетов в прибрежных зарослях, мы сплавлялись по Волхову и так добрались до Киришей. Там нас подобрал пароход «Калинин» и доставил в город Волхов.
В госпитале прокантовался с августа по октябрь – и снова на фронт. Воевал на Волховском и Ленинградском фронтах, участвовал в кровопролитных боях на Синявинских высотах и на Черной речке. Кто там был, тот знает.
Часто думают, что артснабженцы – это тыловики. Но это совсем не так. Боеприпасы требовались фронту в гигантских количествах. Патроны, снаряды, мины, гранаты, бомбы поступали на фронт сотнями тысяч вагонов, и доставлять все это на передовую было делом артснабжения. Транспорта не хватало, а когда шел бой, он был просто бесполезен. Патроны, мины, снаряды мы доставляли на огневые точки на себе, в заплечных мешках. Запрягались в них все: водители, артмастера, снабженцы. По снежной целине, по болоту, из одной воронки в другую, по Ловати в лодках, где самоплавом, где волоком, где побурлацки на веревках против течения. Зимой приспосабливали волокуши, впрягались в них или впрягали собак…».
Бабушка Марфа Сергеевна
Воспоминания Анны Андреевны Шароновой прислала в редакцию ее внучка. Вот лишь небольшой отрывок из них:
«В первых числах октября в Калинин стали прибывать беженцы. Через несколько дней на улицах стали рваться снаряды, прошел слух, что немцы уже в Борихине, и наша мама сказала, что надо уходить. Люди шли густо – и впереди, и сзади. Бежали, как от чумы. К вечеру пришли в деревню Славное. Устали. Постучали в один дом – не открывают. «Не хотят пустить», – со слезами сказала мама. Но тут вышла старушка: «Идите, идите в дом, голодные, небось. Сейчас покормлю, чем Бог послал». Поставила на стол кувшин молока, нарезала хлеба: «Кушайте, родные!». «Какая хорошая бабушка», – говорили мы, укладываясь на русскую печь. Спали крепко, а когда проснулись, в доме было полно людей.
Пятнадцать человек приютила в своей избе бабушка Марфа Сергеевна. Всех сажала за стол, ставила котел с горячей картошкой, большую горбушку хлеба, вкус которого запомнился на всю жизнь. Потом пришла бригадир колхоза, и взрослые отправились работать. Меня же бабуся выбрала себе в помощницы. Мы с ней вставали раньше всех, топили печь, готовили завтрак. Иногда она уходила на всю ночь. «Раненых привезли, пойду подежурю». Возвращалась усталая, со скорбью на лице, рассказывала: «Один был совсем молоденький, бредил, маму звал, к утру скончался».
Наступила зима. Морозы стояли страшные, и теперь почти каждую ночь стучали в окно наши солдатики. «Вставай, дочка, поставь самовар, а я печку разожгу», – будила она меня. Солдатики развязывали свои вещевые мешки, доставали концентрат, варили кашу. Скольких она обогрела, сколько подарила ласковых слов воинам, уходившим в бой!
А однажды утром забежала соседка с радостью: «Мой Ваня с фронта приходил, командир отпустил повидаться, только что проводила. Сказал, что скоро немцев прогонят. Ну, значит, дождемся…».
В тот же вечер у ее дома остановился танк, весь черный, и два танкиста, не заглушая мотора, опустили ее Ваню на землю…
Хоронили Ваню все жители и воины, которые стояли в деревне. Горе было общим».
Пришлось лезть в топку
Из воспоминаний старшины первой статьи Владимира Тиманцова:
«День 21 июня выдался ярким, солнечным. На эскадренном миноносце «Бойкий» была объявлена большая приборка. Швабрили палубу, надраивали медь, стирали, мылись. Когда корабль сиял, команде был разрешен берег.
…В три часа ночи на дежурном корабле, стоявшем на внешнем рейде, ударили колокола громкого боя. Боевая тревога!
К началу войны немцы не имели на Черном море своих боевых кораблей, а морских сил Румынии и Болгарии хватало только на защиту своих морских рубежей. Позднее немцы перебросили сюда несколько субмарин и до полусотни торпедных катеров и охотников. Но противостоять нашей эскадре они не могли, и главной задачей Черноморского флота была поддержка сухопутных частей и подавление вражеских батарей огнем корабельной артиллерии.
Одна из самых серьезных операций – высадка десанта в помощь обороняющейся Одессе – была осуществлена 22 сентября 1941 года в Григорьевке. Два крейсера и три миноносца приняли с берега в бухте Казачья (Севастополь) 3й Черноморский полк и взяли курс к месту высадки. Подойти к берегу скрытно не удалось. Уже в пути корабли подверглись бомбовому удару. Несколько тяжелых бомб рвануло у самого борта «Бойкого».
Удары были такой силы, что вышел из строя один котел – полопались стальные трубки. Корабль потерял ход и стал отставать, рискуя сорвать операцию. Пришлось лезть в топку.
(Из наградного листа Владимира Тиманцова: «Во время одной боевой операции в котле лопнули трубки, корабль потерял ход, и товарищ Тиманцов в раскаленном котле заглушил 37 трубок. Боевую вахту не оставил до прихода на базу, несмотря на ожоги».)
Перед тем, как лезть в люк, лицо и руки смазываешь толстым слоем вазелина. Потом бинты. Потом асбестовый комбинезон. И все равно долго там не высидишь. Посменно. В общем, это не каждый может, но мы с моим другом смогли. Обоих и наградили».
Виктор ЧУДИН
Добавить комментарий