Ушел человек, художник – остался

Светлой памяти Анатолия Камардина

Вчера исполнилось девять дней, как ушел из жизни заслуженный художник России Анатолий Камардин. Совсем молодым, на 62­м году жизни. Молодым не по возрасту – по желанию жить. Опустим сослагательное наклонение и не станем говорить о том, сколько бы он мог сделать. Огромное наследие он оставил, колоссальный пласт керамической художественной культуры связано с именем Камардина. А еще он оставил после себя то, о чем мечтает каждый, живущий на этой земле. Добрую память.

В эти дни всем, знавшим его, так хочется о нем говорить. В эти дни ярче рисуется его образ у каждого, с кем он шел рядом по этой жизни.

– Очень много людей пришло к Толе проститься. Люди любили, ценили его цельную личность, его творчество, – делится Светлана Виноградова, ответственный секретарь Тверского отделения Союза художников России.

Анатолий Камардин родился в Конакове, его дед был краснодеревщиком, отец – обжигальщиком на фаянсовом заводе. Он родился в месте, где керамика – не просто слово, а целая жизнь многих людей. «Дороги на улицах городка были грунтовые, весной это была непролазная грязь, – писал Анатолий Камардин. – Поэтому их засыпали „боем“ – осколками битой посуды с фаянсового завода. Россыпи черепков, вся эта фантастическая мозаика, цветочные орнаменты, „агашки“, птички, причудливая вязь узора, блеск золотых отводок, цветные майоликовые сполохи, рельефные „грибочки“, то вдруг чья­то фаянсовая головка, ручки от чашек. Все это манило и будоражило детское воображение. Это был целый мир. Мы играли этими черепками, пытаясь собрать что­то целое, или составляли из осколков какие­то свои немыслимые мозаичные мироздания».

Он потом всю жизнь собирал свой мир. Цветными кусочками, яркими осколками жизненных мгновений мостил свою дорогу.

– Камардин никогда не шел с толпой, даже если это толпа единомышленников, – рассказывает искусствовед Ольга Пиотровская. – Он художник­одиночка. Он сам создавал свою жизнь, внутренний мир, стремился ни от кого не зависеть: от плана, от завода, от зарплаты.

Поэтому он и ушел с фаянсового завода, на котором проработал совсем немного, потом ушел и с Калининского стекольного завода. Нашел старую брошенную водонапорную башню на переулке Трудолюбия, рядом с Белой Троицей, привел ее в порядок. Сегодня мастерскую Камардина знают во всем городе, сюда водят экскурсии.

– У нас шум, город кругом, а у него тихо, никого, и колокола, – говорит художник Борис Фёдоров.

Найти способ принадлежать самому себе – величайшее везение в жизни. Ольга Пиотровская не берется рассказать, каких трудов все это Камардину стоило. Геннадий Самойлов замолкает лишь после одной цифры: 90 машин песка было привезено в эту башню, чтобы засыпать ее, наверное, столько же уехало оттуда с мусором.

До мастерской были творческие встречи во дворе Дома моды, где располагались мастерские Михаила Маршумова и Михаила Пантелеева. Об этом рассказывает близкий друг, художник Александр Кукушкин.

Как­то негласно делилась жизнь Камардина до своей мастерской и после. Геннадий Самойлов с Борисом Фёдоровым говорят, что с появлением своей мастерской Камардин приобрел свободу.

– Он крепкий такой был, жилистый, я его еще кулаком называл, в смысле самостоятельности. Он все знал, все умел, поэтому и дом построил, и мастерскую, – вспоминает Фёдоров. А Камардина он характеризует: «теплый человек». – Вот про меня что скажут: Фёдоров руками много машет, говорит много, а про Толю скажут: дружить он умел. Мы с ним могли босиком из Южного пешком зимой прибежать от друзей. Познакомились, когда он поступил на «Стеклоремонт» к Ирине Маршумовой – приехал из Конакова. Первые же его работы были заметны на худсоветах. Толя был такой Ален Делон: красивый, веселый, легкий, сухопарый. Говорил: «Сто двадцать лет буду жить…» Он сразу заявил о себе. У нас европейский отлет был – он же был весь русский. Не косил под питерский авангард, под московскую «литературную» керамику. Как взял свое направление, так и пошел…

– Мы пока еще не осознаем, какую роль он играл в художественной жизни Твери, – говорит Ольга Пиотровская. – Но эта роль была яркой. Художник европейского масштаба. Несмотря на все престижные выставочные проекты, симпозиумы, он всегда оставался узнаваемым русским художником. Чем очень гордился. Гордился тем, что он тверской. Удивительный человек, который выставки в Италии и в Кимрах готовил с одинаковой долей ответственности.

Некоторые из самых первых произведений Анатолия Камардина хранятся в фондах Тверской картинной галереи. Ольга Пиотровская еще при жизни называла выходящее из рук Камардина классикой. Он протестовал, не терпел патетики.

Он многого не терпел, не подстраивался, по словам Фёдорова, «не выпрашивал себе медальки». Разные люди говорят о нем очень похожие слова: не терпящий лжи и фальши, прямой, поэтому зачастую неугодный. На минуту может показаться, что это «набор хорошего человека», который принято примерять на людей ушедших. Но он был именно таким, знавшим себе цену, но никогда не заносчивым.

– Придешь к нему в гости, он встречает тебя с руками, выпачканными в глине, минутка на чай, а потом спешит в мастерскую: «Саша, давай поговорим за работой». И он уже месит, лепит, рисует, – рассказывает Александр Кукушкин.

– Он не давал себе тайм­аутов, очень много наработал уникальных вещей, оставил огромное творческое наследие, – говорит Ольга Пиотровская. – Он ушел в шестьдесят, это не возраст, это расцвет. Да, ушел человек, но художник – остался, его творчество живо. Камардин так и не впустил в себя болезнь, не впустил в свое внутреннее пространство, в свои мысли. Он нас всех заставил поверить, что победит болезнь, которая не поддается лечению. Строил творческие планы, собирался делать выставку в Китае. Когда я ему звонила и спрашивала, как себя чувствует, отвечал всегда одно: работаю.

Друзья вспоминают, как он тяжело отходил от циклов лечения, от больниц. Но как только появлялись силы, вставал к печи и продолжал работать. Только за тот период, когда он болел, Камардин успел сделать колоссальное количество вещей.

После его ухода осталось ощущение его присутствия. Если у Бориса Фёдорова это ощущение тепла, преданной дружбы, у Геннадия Самойлова – ощущение свободного человека, который вырвался за условные пределы и построил свой мир, то у Ольги Пиотровской это слова, не произнесенные вслух:

– Когда­то давно­давно мы открывали его выставку, и я ему заранее позвонила и попросила: тебе обязательно нужно что­то сказать на открытии, – рассказывает Ольга Пиотровская. – «А что говорить­то?» – спросил он. – «Слова». – «Слова говорить – это твое, а я уже все сказал».

Александр ДЫЛЕВСКИЙ

Фото из архива Камардиных