Долгожительнице села Чамерово выпала нелегкая судьба
Бабушка, которая встречает на пороге комнаты в скромном сельском доме, именуемом тут без всякого стеснения «трехквартирный барак», приносит табурет, сажает меня лицом к окну, а напротив ставит табурет и садится сама – чтобы рассмотреть лицо того, с кем говорит. Уже потом я понимаю, что эта привычка – медицинская. А непосредственно в тот момент вижу внимательные и умные глаза, полные искреннего интереса и даже любопытства. Хотя нам говорили, что Надежда Васильевна Лихачева встретит в любое время и визит к ней не будет обременительным, опасения оставались. Бабушке – девяносто пять.
В селе Чамерово Весьегонского района ее знают почти все и, надо сказать, гордятся. Несмотря на то что она живет одна, мы застали ее ухоженной, окруженной максимально возможным по сельским меркам вниманием. Хотя она погоревала, конечно, что «я уж дома не могу одна жить», было вполне очевидно, что уныния в ней нет, как нет совершенно и той внутренней скуки, которая присутствует у некоторых стариков, называемых в народе «зажившимися».
Долго расспрашиваю ее о событиях 1930–1940х, которым она оказывается живейшим и внимательнейшим очевидцем. Вставляя в разговор слова на карельском (Лихачева – карелка), она вспоминает времена, которые в здешних местах не помнит уже, вероятно, никто.
– Я с Чурилкова родом, это деревня недалеко отсюда. Родители мои были крестьяне. Померли рано, мы с сестрой росли сиротами. Молоденьки мы остались, отец умер – мне восемь лет было, а как мать умерла – четырнадцать. Теперь берут сирот, помогают, а тогда – никто. И остались мы: я да сестра одиннадцати годов. Поскитались по нянькам коекак, полуголодные. Вот такие дела …
В 1934 году в Чамерове образовался колхоз. Надежда вступила в него одновременно с замужеством, в октябре 1934 года. Муж ее, Тимофей Ильич Лихачев, стал председателем колхоза.
– В колхозе я льноводом работала, бригадиром, на ферме дояркой, семнадцать коров было. Тогда самый первый двор колхозный поставили. И никто не пошел на ферму. Муж говорит: «Надя, может, ты поработаешь на ферме, пока ищем другую доярку?» – «Да давай», – отвечаю. Пошла на время работать, да так и осталась, три года проработала. Война началась, меня сняли и мобилизовали.
В этом карельском краю строго блюли обычаи старины. Брак венчали в церкви в своем селе, и церковь здесь никогда не закрывалась надолго. Приход в Чамерове всегда отличался многолюдством. И до войны, и во время нее, и после. Несмотря на то, что по округе было еще четыре действующих церкви.
– А муж на фронте погиб, – продолжает Надежда Васильевна. – Я восемь лет всего замужем жила, потом война настала, и я в двадцать пять лет овдовела. Детей не было у нас.
Работа на ферме, куда привыкшие к своим дворам и хуторам крестьяне не желали идти за «чужими» коровами ухаживать, вспоминалась Лихачевой как благодать на фоне того, что сталось с началом войны.
К несчастью для Надежды, ее муж, пока был председателем, своим карельским упрямым характером нажил себе немало врагов. Один из этих врагов после того как Тимофей Лихачев ушел на войну, возглавил колхоз. Этот человек решил отомстить вдове своего врага. Как только пришло известие о его гибели, Надежда лишилась места на ферме и была направлена на лесозаготовки.
– Да… в 1943 году… полагалась норма для одного человека – вот для меня – пять кубометров дров. Напилить и сложить. А потом эти кубометры надо было вытащить через болото к месту, куда могла подъехать лошадь. Ночью грузили в вагоны дрова сами. Вот какие были времена. Норму если делаешь, так полкилограмма хлеба, не делаешь норму – двести грамм. Нормы эти сделаешь, потом на актив – делянки убирать, сучки рубить. Эх, дела лесные…
– А на что же вы выживали?
– А вот так и жили.
– У вас участок был, картошка своя была, хоть чтото было?
Баба Надя удивляется моей непонятливости:
– Я была мобилизована. На квартирах мы жили, в столовую ходили за супом. Вернули нас в конце войны. Место мое на ферме занято, дома нашего нет. Прожила тридцать лет в худенькой избушке. За домом не было ни сотки земли, негде луковицу посадить. Тогда многим так: гденибудь дадут кусочек, за рекой – вот иди туда. За мужа мне мстили – ну а что я могла? Надо было мне отделить восемь соток усадьбы, а мне отделят шесть, а налог взят за восемь. Встретился раз мне председатель, я говорю: «Николай Иваныч, у меня не восемь соток земли». – «И хватит тебе». – «А налог чего же за восемь завели?» – «А так надо».
И всетаки Надежде Васильевне Лихачевой повезло. Ее взял работать в чамеровскую больницу санитаркой ссыльный доктор из Ленинграда Александр Алексеевич Нейман. Это был один из тех врачей старой русской школы, которые умели все и которыми гордились бы столичные клиники. Александр Алексеевич сорок лет отдал Чамерову, здесь и окончил свой земной путь, сотворив столько добра, сколько позволяли его здоровье и душевные силы. Его поминают только добрым словом до сих пор многие.
Нейман был в лагерях и на всю жизнь сохранил ужас от пережитого. Человек верующий, он боялся дойти до церкви двести метров от больницы, а пойти туда решался только на Пасху да на Рождество. Но своим сотрудникам он поощрял такие походы – вот только выходных в больнице почти не было. Надежда Васильевна с детства была воспитана верующей, пела и читала в церкви. Под старость ее стали звать читать псалтырь над покойниками. «Человек двести я так проводила, – рассказывает она, – почитаешь псалтырь, потом попоешь, так и до утра, до выноса».
Я попросил ее спеть или прочесть чтонибудь. Согласилась и с удовольствием вспомнила очень многое. Вот отрывок из длинного песнопения – такие пели в церквах после войны:
…Крест тяжелый,
крест тяжелый,
Нету сил его поднять.
А нестито его надо:
В нем Господня
благодать.
Крест тяжелый,
путь далекий.
Кто поможет
донести?
Подкрепит меня
Спаситель
В этом жизненном
пути…
При Неймане порядки в чамеровской больнице были, мягко говоря, не советские. На 8 Марта, если оно выпадало на Великий пост, никаких гуляний не было, абортов сам старый доктор не делал, а если с него требовали справку на таковое деяние в другой больнице, он тянул до последнего – и иногда отговаривал женщин. Одну, на большом сроке, он безоговорочно отправил домой за двадцать километров, сказав прийти через три дня. «Надя, – сказал он потом своей санитарке, – завтра Благовещение, а я направлю ее убить ребенка? Ничего, походит, подумает».
– Все меня уговаривал идти на акушерку, образование получать, – улыбается Надежда Васильевна, – я не согласилась. Говорю: не пойду, мне тут хорошо.
Так она и осталась санитаркой. Так и на пенсию вышла.
– Да, тяжелая жизнь была очень. А теперь – спаси Господи нашу державу, вождей, властей и все христолюбивое воинство…
Баба Надя встает, обращается лицом к иконам и осеняет себя широким крестным знамением.
– Гляди, како берегут нас – пенсию дают… такой жизни я не видала ни дня, как сейчас. А уж умирать надо, годы уходят – а я и живу, и живу.
И я понимаю, почему все это время жила наша страна. Страна, для которой не стоила ничего ни ее жизнь, ни жизнь ее пропавшего без вести мужа, ни жизнь чудом уцелевшего в колесе репрессий врача Неймана, ни жизнь венчавшего Лихачевых священника Василия Мальцева, тоже прошедшего лагеря. Они, эти люди, не искали своего, не искали славы. Умели прощать и работать.
Павел ИВАНОВ
Весьегонский район
Добавить комментарий