Другой

Впервые в Москве вышла книга избранных стихотворений и поэм хорошо известного в Твери поэта Евгения Карасёва «Вещественные доказательства». Теперь же его почти полувековое поэтическое творчество представлено широкому читателю.

У поэтов разные судьбы. Одни, ступив на поэтическое поприще прежде судьбы, легко меняли его, например, на работорговлю или на карьеру государственного деятеля. Другие, напротив, – после, изрядно хлебнув испытаний и многое повидав. Третьим выпадает судьба, одновременная творчеству, – именно такие поэты в большинстве среди классиков. Есть еще и четвертые – бессудебные, которым биографию внешнюю заменяет внутренняя. Поэты новейшего времени по большей части принадлежат именно к последнему виду. Евгений Карасёв – другой.

Откуда явился поэт – не столь важно. Важно, что он явился и ему есть что нам поведать. Евгений Карасёв обладает уникальным опытом: он прошел по кругам своего ада не зевакой праздным, а персонажем, и нашел в себе силы стать поэтом этого ада. Устами Карасёва заговорил мир жиганский, заговорил отчетливо и неожиданно.

Именно благодаря нелегким жизненным обстоятельствам Карасёв достиг той внутренней зрелости, которой так не хватает большинству современных поэтов. Глубокой человеческой мудростью и знанием жизни проникнута вся его ретроспективно­медитативная лирика. В ней он – моралист в лучшем значении этого слова и настоящий гражданин, не безразличный к судьбе своего многострадального Отечества.

У Карасёва есть программные стихи, в которых в сжатом виде сформулированы взгляды на поэзию, на свой – единственный – путь в ней:

«Я не люблю дорог главных – размеренных, отороченных. (…) Здесь чувствуешь себя первопроходцем,/ на шоссе с указателями – чьим­то последователем» («Пристрастие»).

Трезвое осознание своего пути в поэзии, отсутствие всяческой суетливости, высокое смирение, но в то же время и дух истинного бунтарства – важные черты, присущие Карасёву как поэту. Именно эти качества, на мой взгляд, сказались и на его поэзии, выделив его негромкий, но мощный голос из многошумного поэтического хора и заставив исполнять основную партию.

Не думаю, что для проникновения в сложный поэтический мир Евгения Карасёва необходимы сверхотточенный слух и особо изощренное зрение – достаточно того, чтобы органы восприятия были просто­напросто открыты и освобождены от тяжелых шор той или иной литературной политики.

По­моему, основная задача небезответственного критика в том и состоит, чтобы среди мельтешения поэтической повседневности, среди карнавального шествия сиюминутно актуальных ряженых выделить, опознать и осознать именно тех, быть может, не мозолящих глаза и не находящихся у всех на слуху, без кого сегодняшняя поэзия – при взгляде на нее лет пятьдесят спустя – будет непредставима.

Впрочем, всякое неподдельное искусство обычно наталкивается на невнимание и неприятие, а мнимому – зачастую выдаются незаслуженные почести. Куда как проще лениво гладить по головке очередного клонированного крепыша, выведенного в лабораторных условиях из разжиженной крови Бродского или другого столь же опознаваемого классика, чем впервые подыскать нужные слова для явления прежде небывалого и крайне своеобразного.

Взвешенно и непредвзято о поэтах, конечно, будут судить потомки. Проходит время – и поэтический текст предстает в истинной своей наготе или роскошной одежде перед недоумевающими или изумленными взорами будущих читателей.

То, что Евгений Карасёв является одним из лучших современных поэтов, для меня несомненно. Хотелось бы, чтобы его глубокая и мощная, яркая и ни на кого не похожая поэзия уже сегодня так же высоко, как и мной, ценилась всеми, кому не безразлична судьба российского словесного искусства.