(1792 – 1878)
У скучной тётки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел…
(А.С. Пушкин.
«Евгений Онегин», гл. VII)
Есть авторы, которых я идеализировал в определённые моменты жизни; кто-то остаётся, некоторых буду «идеализировать» и дальше. Вяземский в их числе. Поскольку – настоящий. Потому что нравится. Его антипостмодернистская «литературность» восхищает: Для отыскания жизни, – пишет Пётр Андреевич, – то есть того, что было жизнью для меня, я не могу ограничиться одною внешностью. Я должен делать разыскания в глубине почвы, давно уже залитой лавой минувшего.
В стихах – то же самое, но ещё мелодичней:
По бороздам серпом пожатой пашни
Найдёшь ещё, быть может, жизни след…
Почему его можно назвать «религиозным писателем»?
Пётр Андреевич Вяземский – что и в жизни, и в литературе редкость – умел руководствоваться сочетанием разума и любви. То есть не имитировал религиозность, а жил в её неискажённом внутреннем тихом свете: Я верую в утро и в воскресение мёртвых, следовательно, и в своё.
Чертог Твой вижу, Спасе мой,
Он блещет славою Твоею, –
Но я войти в него не смею,
Но я одежды не имею,
Дабы предстать перед Тобой…
Верит он в то, что будет непременно, ни из чего не «вытекает», но пребывает, существует объективно; разум это «существование и знание» лишь фиксирует, а сердце подтверждает.
***
Пётр Андреевич был человеком духовным, нравственным, а не просто душевным «россиянином православного вероисповедания» (так тогда говорили). О его церковном опыте и религиозных взглядах судить следует не столько по стихам, сколько по фрагментам прозаической мозаики Записок, литературоведческих наблюдений, воспоминаний и редких этических рассуждений.
Несколько историй в этом отношении связаны с именем знаменитого русского поэта Ивана Ивановича Дмитриева, приятеля и литературного единомышленника. Вот одна из них: …Он (Дмитриев) однажды говел Великим Постом; в самое то время, когда кончал составление своих записок. Я пришёл поздравить его с приобщением Святых Тайн. – А знаете ли вы, – сказал он мне, – что я сделал сегодня? (Видимо после Литургии, исповеди и Причастия – А.Ш.) Я уничтожил в записках своих всё, что было сказано слишком резкого и предосудительного о князе Салтыкове. Мне казалось неприличным (!), исполнив христианские обязанности, оставить на совести и на бумаге следы досады моей на того, кого я считал виновным предо мною. Вяземский, много лет друживший с Дмитриевым, считавший его оригинальным и милым перезревшим холостяком, не сентиментальничает, но очень корректно и духовно здраво оценивает своего собрата: Дмитриев не был в строгом смысле набожен; нельзя не признать в добровольном самопожертвовании авторского самолюбия и личного честолюбия (то есть в преодолении гордыни – А.Ш.) подвига, который свидетельствует об истинном его благодушии. Здесь не христианское раскаяние, предписанное церковными законами и всегда достойное почтения (!), а чисто и просто человеческое, истекающее из собственного побуждения (эссе «И.И. Дмитриев»).
В Старой записной книжке, рассказывая о Дмитриеве, князь упоминает, что Иван Иванович не любил митрополита Филарета (Дроздова), критиковал язык и слог его проповедей… не был приверженцем Филарета. Как сам Пётр Андреевич относился к святителю Московскому – для меня вопрос ещё не разрешённый, но, например, Сергей Дмитриевич Шереметьев вспоминал, что Вяземский брал у него переписку митрополита Филарета с Андреем Николаевичем Муравьёвым и позднее возвратил с любопытными примечаниями.
В том же эссе, памяти Дмитриева, Вяземский помещает одну из своих околоцерковных историй-анекдотов, которые он всю жизнь собирал и бережно редактировал:
После умилительной проповеди одного церковного пастыря все слушатели были растроганы до слёз. Один из плакавших спросил соседа своего: «Отчего же вы не плачете?» – Да я не здешнего прихода, – отвечал он.
Из Старой записной книжки: Добрая старушка, довольная участью своею, говорила с умилением: «Да будет Господь вознаграждён за все милости Его ко мне!».
О некоем NN: Не знаю, простит ли Бог ему грехи его, но он не прощает Богу ни малейшего насморка своего.
Молитва эгоиста: «Господи, ты ведаешь, что я никогда не утруждаю Тебя молитвою о ближнем; молю только о себе и уповаю, что Ты воздашь смирению моему и невмешательству в чужие дела».
Там же приводится милый рассказ барыни Г…: Какой несносный у меня духовник с любознательностью своею! Настоящая пытка!
NN: Как это?
Барыня: Да мало ему того, что приносишь чистосердечное покаяние в грехах своих; он ещё допытывается узнать, как, когда и с кем. Всего и всех не припомнишь. Тут ещё невольно согрешишь неумышленным умалчиванием.
Лидия Яковлевна Гинзбург считала необходимым отметить, что под этим NN. в записных книжках скрывается часто сам Вяземский. Возможно, что и так. Но ещё более интересны те случаи, в которых слышится именно «вяземский» голос.
Граф Разумовский говорил, что наказание грешников в аду будет состоять в том, что каждый грешник будет видеть, беспрерывно и на веки веков, все благоприятные случаи, в которых мог бы он согрешить невидимо и безнаказанно и которые пропустил он по оплошности своей. Мысль довольно замысловатая. Не помню, есть ли что подобное ей в Божественной комедии Данте, но эта кара могла бы занять не последнее место в адовой уголовной статистике великого поэта.
Во времена князя Вяземского дискуссии на тему, является ли то или иное сочинение «христианским» велись иначе, чем сейчас. Существовала цензура, которая одобряла или запрещала. Печатавшиеся романы, пьесы, стихи не просвечивались на предмет их «православного» содержания. Порог суждений разделял нравственные и безнравственные или богохульные тексты. О художественных достоинствах спорили «шишковцы», «арзамасцы», академики, дворяне, поэты и военные. Князь Пётр Андреевич справедливо считал: Нравственное действие хорошего сочинения проникает, объединяет вас, так сказать, отвлечённою силою; нравоучение его не имеет нужды быть написанным курсивом или цветными чернилами, чтобы скорее кинуться в глаза. Автору не нужно быть нравственнее и нравоучительнее (Бога), Провидения, которое (Который) в действиях своих не подводит морального итога вслед за каждым событием («Фон-Визин», гл. VII).
В статье «Ревизор», своеобразной апологии гоголевской пьесы, Вяземский замечает: …Мы признаём безнравственным сочинением то, которое вводит в соблазн и искушение. А в статье «Языков – Гоголь» говорит: В каждом человеке, порочном и злом, можно доискаться чувства совестливости, можно пробудить или предание, или надежду лучших дней; в обществе, хотя и болезненном, – и подавно. Во всяком случае, добро и зло, свет и тьма переливаются переходными отблесками и сумерками (1847).
Юмор есть в Евангелии, у Святых Отцов и в церковной жизни. Добрая улыбка, приветливость, а не ирония и, тем более, сатира – знаки здоровой духовной жизни. Вяземский об этом знал и всё про это понимал. В книге «Фон-Визин» он поместил прозаическое переложение басни «Как кот сделался пустынником». Там рассказано про кота, решившего «перекраситься в чёрный цвет» и притвориться монашествующим, не «употребляющим мяса» (то есть мышей) пустынником. И трагической гибели мышек, попавшихся на такую хитрую уловку. Басня направлена «против лицемерия», но фактура у неё вполне однозначная – с церковной символикой.
Из Воспоминаний следует привести ещё один очень забавный рассказ: Однажды, –записывает Пётр Андреевич, – приехал я в свою костромскую вотчину, в известное в краю торговое и промышленное село Красное. В воскресенье, по совершении обедни, священник сказал мне в церкви приветственную речь. Говорил он с жаром, народ слушал с благоговением. Восхваляя мои гражданские и помещичьи доблести, продолжал он, указывая на меня: «Вы не знаете ещё, какого барина Бог вам дал; так знайте же, православные братья: он русский Гораций, русский Катулл, русский Марциал!» При каждом из этих имён народ отвешивал мне низкие поклоны и чуть ли не совершал знамения креста. Можно себе представить, каково было слушать мне и какую рожу я делал при этой выставке и пытке.
Но не только улыбался и добродушно что-то вспоминал князь. В его прозе есть и очень откровенные, глубокие размышления. Ему, пережившему и многое, и многих, было чем поделиться. «Декабрист без декабря», он писал:
Безбожие опустошает небо и будущую жизнь. Историческое вольнодумство и неверие опустошает землю и жизнь настоящего, отрицанием событий минувшего и отрешением народных личностей («Воспоминания о 1812»).
Человек мировой культуры, считавший себя «частью общего семейства человеческого», он говорил, что заблуждения (то есть грехи? – А.Ш.), в которых можно каяться духовному отцу, не подлежат расправе светской власти. Для тяжёлого шага николаевской эпохи, давившей старообрядцев, закручивавшей цензурные тиски, Вяземский высказывал смелые суждения в своей, без сомнения, перелюстрированной корреспонденции и заметках: Религиозная совесть имеет свои тайны, которые легко и необдуманно оценивать и, в особенности, порочить нельзя. Во всяком случае, не дело христианско-евангельское закидывать каменьями и отпадших, и блуждающих братьев. Молитесь за них, если вам их жаль, но не поносите их. Остроумия и перунов ваших не расточайте на них («Воспоминания»).
В 1928 году Л.Я. Гинзбург отмечала «обыкновение» Вяземского «затушёвывать тёмные и смешные» стороны «описываемого мира», избегать «разоблачительного материала» и связывала этот деликатный подход Петра Андреевича с его представлениями о сокровенной важности «литературных приличий» и «общественной благопристойности».
Одна из последних статей Вяземского, «Московское семейство старого быта» (1877), была посвящена важности «семейного начала», которое необходимо всячески защищать, поскольку общество без него, собственно, и не существует, а женщина, супруга и мать, по мнению автора, единственная, кто этим серьёзно занята. (Сам П.А. прожил в счастливом браке с княжной Верой Фёдоровной 67 лет; у них было 7 детей, но до преклонных лет дожил только Павел Петрович.)
Советские литературоведы были вынуждены писать о Вяземском, поскольку он был «другом Пушкина» и входил в число «романтиков золотого века». Получалось грубовато и неуклюже. В предисловии к двухтомнику сочинений 1982 года М. Гиллельсон заявлял: «Религия была для Вяземского прибежищем от скептицизма, подтачивавшего душевное равновесие. Каноническим верующим Вяземский не стал… приобщился к титанизму древних, черпая в нём силы для дальнейшей жизни и борьбы». В рассветный год перестройки, 1988-й, «Правда» издала сборник «Избранного», где «неканонический верующий» в своём эссе «Характеристические заметки и воспоминания о графе Ростопчине» пишет: Мы не довольно проникнуты нравственной мудростью Ефрема Сирина: «даруй ми зрети мои прегрешения и не осуждати брата моего». Вся сила заключается в этих немногих словах: ею пресекается всякая взаимная вражда и зиждется мир в человецех благоволения. Пушкин, который стихами парафразировал эту молитву, говаривал, что она так и дышит монашеством. Мне кажется, что в ней есть общее человеческое чувство, общая жалоба человеческой немощи, призывающей свыше силу, которой она в себе не находит. Эта молитва – сокращённый курс житейской нравственной мудрости, равно пригодный и для монаха, и для мирянина, для христианина, для язычника. – Если под «титаном древности» понимать преподобного Ефрема Сирина, то «религия» для князя была действительно «прибежищем», в смысле – спасением души в молитве и Богообщении. Впрочем, неизвестно, что пришлось бы нам писать в 1982 году. Спасибо Гиллельсону уже за признание «религиозности» князя.
Литературная критика, шире – литературоведение, занимается не только текстами, историей их создания, но человеком в его «неврологической перспективе», так что от личностных, религиозных, эстетических и нравственных предпочтений автора исследований такого рода зависят не только общие выводы, мировоззренческие сентенции, но и сама тональность его высказываний. Веришь, прежде всего, ей. Продираясь сквозь густые стилистические ижицы исследований, формальных, искусственных, читатель быстро теряет из виду самого автора, теряется и перестаёт верить всему предложенному. В лучшем случае он закроет книгу, в худшем – забудет о вопросе или личности, которой она была посвящена. (В «советском литературоведении» ключевое слово – «советский»; именно такого человека оно «по-советски»-же и изучало.)
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ ЗДЕСЬ
Добавить комментарий