Это страшное слово «блокада»

Жизнь обыкновенная – фронтовая…

В семейном архиве Кутиных сохранились с военных лет два письма, оба – с Ленинградского фронта: первое – после прорыва блокады в январе 1943 года, второе – после снятия блокады, ровно через год.

В первом письме лейтенант Михаил Кутин, вернувшись на фронт после госпиталя, пишет девушке, с которой учился в десятом классе средней школы № 38 в Калинине: «Так вот, Валюша, я жив и здоров, сейчас я снова на фронте, настроение бодрое, так что жизнь моя обыкновенная – фронтовая…».

В общем­то, ему везло. В октябре 41­го выходил из окружения из­под Луги и отморозил ноги. В госпитале не могли поверить, что на своих почерневших бесчувственных кочерыжках до синевы изможденный солдатик протопал по обледеневшим болотам более ста километров. Ноги тогда ему спасли. Но еще полгода, уже в артиллерийском училище, Кутин приходил в себя. Вернулся на Ленинградский фронт к прорыву блокады и попал в самое пекло.

Отдельный артиллерийский дивизион 123­й отдельной стрелковой бригады вел бой за 1­й, 2­й и 5­й рабочие поселки. По воспоминаниям Кутина, огонь был такой силы, что голоса не было слышно, и чтобы перенести огонь на другую цель, приходилось кричать в ухо наводчику.

Блокаду прорывали неделю. Бой не затихал ни днем ни ночью. Потери были большие, но овладевшая бойцами ярость не оставляла места для мыслей о себе.

После прорыва усталость валила с ног, но впереди были Синявинские высоты и надо было воевать дальше.

Михаил Кутин родился на Тверской земле, и воевать ушел отсюда, и подругу жизни здесь же после войны обрел (та самая девушка Валя, сохранившая его письма). Но ему не забыть никогда ленинградские населенные пункты, из которых пришлось выбивать противника: Мга, Пустошки, Сельцо, Низы и другие. Это уже в 44­м.

Наград у него не одна, но из всех он выделил Красную Звезду. И объяснил, почему. На войне время уплотняется и трудно восстановить хронику событий. Но 20 апреля 1944 года осталось на всю жизнь. После форсирования Нарвы шли бои за расширение плацдарма. Сменив огневую, батарея только успела окопаться и замаскировать свои 76­миллиметровые орудия, как на дороге появились танки. Бои за плацдарм проходили с переменным успехом, обстановка менялась, и, скорее всего, немцы именно здесь и пытались вклиниться в нашу оборону.

– Сначала на дорогу выполз один, за ним другие, насчитали девять «тигров». Так жутко за всю войну никогда не было, – вспоминал Кутин. – Все исчезло, ничего больше нет, только наши две пушки против девяти танков. Мы затаились. Немцы нас не видят. Подпустили их метров на двести и дали залп по головному. Он задымился и встал. Два других попробовали его обойти. Один забуксовал в болоте, другой подставил борт, и мы ему тоже влепили. Теперь перед нами была неподвижная цель. Их снаряды ложились рядом, но мои наводчики были проворнее и точнее, и на дороге остались четыре подбитых «тигра». Остальные развернулись и ушли. Вот за этот бой – Красная Звезда. Ну а дальше – на войне как на войне…

(Записал Семён МАРКОВ)

Воспоминания о детстве, которого не было

Елена Васильевна СКУМБАРЕНКО, в 14­летнем возрасте пережила блокаду.

«Мама лежала в больнице, а в самые тяжелые месяцы, декабрь и январь, она лежала дома, поэтому за хлебом ходила я. Булочная была недалеко. Больших очередей я не помню, но вот эти маленькие кусочки хлеба мы приносили и делили их на три раза, иногда они, конечно, съедались и скорее. Других продуктов, кроме хлеба, наша семья не имела. Вещи мы тоже не меняли, потому что никаких вещей не было. Помню, весной, где­нибудь в мае 42­го года, я ходила на рынок, покупала кучу крапивных листьев и варила их, и мы с мамой их ели…
Самое тяжелое во время блокады, конечно, это обстрелы. Бомбежки были реже, и они казались не такими страшными. Люди даже перестали ходить в бомбоубежище. А вот звук проносящегося над головой снаряда, его вой прямо пригибал к земле, словно сама смерть к тебе летит… Самый, конечно, тяжелый эпизод – это тот, как я хоронила свою маму. Мама умерла 30 мая 42­го года в больнице Эрисмана. Мне сказали, что ее труп можно получить в морге. Я подошла к моргу, но войти туда не смогла, потому что там внизу было очень много трупов. Работник морга вынес мне тело мамы. Я и моя сестра, которая была немного старше меня, одели ее, зашили в одеяло и оставили во дворе морга. Я считаю, что моя мама покоится на Пискаревском кладбище».

Серафима Владимировна СЕРГИЕНКО, ей было тогда 9 лет.

«26 июня 1941 года отец уходит на фронт, в семье остаются три женщины и четверо детей. Вместо 1­го класса школы я с такими же детьми бегаю под обстрелом и бомбежкой за Московский проспект, на вспаханные снарядами огороды собирать остатки картошки… Осенью мы уже оставались дома. Закрывались с головой, чтоб не слышать воя самолетов, авиабомб, снарядов, взрывов.
Голод был невыносим. С ребятами нашего двора я регулярно ходила на сгоревшие Бадаевские склады в надежде найти съестное. Рыли запекшуюся землю в разных местах, где нам казалось, что земля с запахом халвы, сыра, масла, шоколада. Набирали в холщовые мешочки…
А фронт был в пяти километрах от нас. Еще по теплу маме и тете, несмотря на то, что у них были грудные дети, принесли повестки на укрепработы. Я увязалась с ними. Привезли нас под Лугу, где женщины рыли огромный ров лопатами…

Стало трудно отоварить карточки на хлеб по 125 граммов на человека: приходилось стоять ночь и день. Хлеб мама делила на два приема, когда его резали, мы трое ползали под столом в надежде найти крошки, которых там не было…

6 февраля от голода умерла мама. Похоронили ее достойно, в гробу. Зима была лютая, мороз до 40 градусов. 
Брату совсем стало плохо, отец решил эвакуировать тетю с тремя детьми с последней навигацией по Ладоге. Под дождем, сильным ветром женщин и детей погрузили на две баржи. Мы поплыли. Вдруг налетел немец и, несмотря на пальбу зениток, разбомбил вторую баржу у меня на глазах. Волны выбрасывали шапки, спасательные круги, тюки, а из воды появлялись руки. Этого не забыть!
Из­за шторма нашу баржу не могли пришвартовать к настилу. Тогда моряки по грудь в ледяной воде встали цепью и передавали нас из рук в руки. Мужчины все плакали: все мы были такие, как я: скелеты, обтянутые кожей, десны кровоточат, зубы шатаются, фурункулез, в углах рта кровоточащие ранки, в бровях вши. Очутились в огромной теплой палатке перед мисками с настоящей манной кашей. Солдаты, матросы пробивались к нам, угощая всех детей сахаром, сухарями, шоколадом. Один из моряков бегал и кричал: «Не кормить!». (Правильно кричал, дистрофиков сразу нельзя кормить, еда становится ядом.) Ох, как мы ненавидели его в тот момент…
Брата спасти не удалось, от дистрофии 3­й степени он умер в дороге. А мы выжили».

Марина Евгеньевна РЫБНИКОВА.

«В июне 1941 года мне было 8 лет, брату – 5 лет, сестре – два с половиной года, да к тому же мама была беременна четвертым ребенком. Отца сразу взяли в армию… В конце октября во время бомбежки мать увезли рожать. И мы остались с бабушкой и тетей.
Декабрь, идет четвертый месяц блокады, воздушные тревоги по десять­двенадцать часов. Брат, который родился под бомбежками, как только они начинались, начинал кричать. Молока у мамы не было, и мне приходилось за питанием для братика (соевое молоко) ходить с улицы Жуковского (это в районе Московского вокзала) на улицу Каляева. На это уходил весь день, и так каждый день. В конце декабря 1941 года мама узнала, что вроде на детские карточки будут давать манную крупу. Она ушла в 5 часов утра в очередь, и мы остались одни. Брата я носила на руках, он очень кричал, и вдруг он посинел и замолчал. Положили брата в ванную, там он пролежал до февраля 1942 года, а мы ходили мимо него, пока папа не пришел с фронта и не принес гробик. Папа не смог его похоронить, и мама с тетей повезли его на саночках на Пискаревское кладбище…
Голод делал свое дело, началась дистрофия, а у меня – еще и водянка, я вспухла. Мама сдвинула две наши кроватки, спали все вместе, не раздеваясь, не снимая шапок и обуви, в бомбоубежище больше не бегали, не было сил. Ложились на кровать, а мама всегда говорила: «Если погибнуть, то всем вместе». А был маме всего 31 год.
Голод, холод, бомбежки ­ это еще не все, нас заели вши, мы уже полгода как не мылись. За водой мать с теткой ходили на Неву, воды хватало только для питья…
Нас спасла конская нога, которую отец переправил нам с передовой. Целую неделю мы пили бульон. Мать положила ногу в 8­литровую кастрюлю и варила на буржуйке. По мере того, как мы выпивали бульон, мать доливала воды…
Отец помогал, как мог. Они с другом ели один паек на двоих, а другой он откладывал и присылал его или сам приносил нам. А паек на фронте был таков: котелок баланды и один сухарь, так один сухарь был на двоих, а второй – семьям…
К весне стало полегче, был у нас первый выход в баню, очереди были огромные, вещи у всех обрабатывали от вшей. По Ладоге начали ходить катера и тянули баржи: в город с продуктами, из города – умирающих и умерших. Норму хлеба прибавили, а тут появились одуванчики, щавель. Самое тяжелое время блокады было позади».

«В последний час» (Из сообщения Совинформбюро)

26 января 1944 год. Войска Ленинградского фронта, продолжая наступление, в ночь на 26 января овладели городом и железнодорожной станцией Гатчина. Действуя штурмовыми  отрядами, советские бойцы выбивали противника из железнодорожных укреплений, очищая одну улицу за другой. Части другого соединения ворвались в город с запада и завершили разгром.

Лишь отдельные группы немецких солдат, бросив вооружение, спаслись бегством…

29 января. Войска Волховского фронта, блокировав группу войск противника в районе города Чудова, продолжали сжимать кольцо окружения. Немцы отчаянно защищали свой последний опорный пункт на железнодорожной магистрали Ленинград – Москва. Стремительными ударами наши войска овладели городом и железнодорожным узлом. Оборонявшие город немецкие войска уничтожены и частично пленены. Таким образом, Октябрьская железная дорога освобождена полностью.

Из «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 годов»

В итоге успешного наступления с 14 по 30 января войска Ленинградского и Волховского фронтов… окончательно освободили Ленинград от вражеской блокады. Торжественный артиллерийский салют, прогремевший 27 января 1944 года в Ленинграде, возвестил всему миру, что вражеская блокада окончательно ликвидирована.

Виктор ЧУДИН