Когда появилась книга Константина Симонова «С тобой и без тебя», Сталин якобы изрек: «Надо было напечатать в двух экземплярах – для Серовой и для него». Великий и мудрый оказался не прав: стихи разлетелись по всем фронтам, а «Жди меня» стало заклинанием и голосом надежды.
У кого-то это сегодня может вызвать улыбку: любовь не бронежилет, от пули не защитит. На той, далекой уже, гибельной войне бронежилетов не носили, а носили в кармане гимнастерки фотокарточку, и была она и надеждой, и талисманом.
Когда выпадала минута, фотокарточки показывали друг другу. Народ был разный, но чтобы при этом вылетело грязное слово – такого не бывало. Со мной тоже делились сокровенным, и я завидовал моим боевым товарищам, поскольку хранил только вырезанный из какого-то журнала снимок известной актрисы. Перед отправкой на фронт она пела в переполненном зале сборного пункта, и голос, который помню до сих пор, рыдал: «…видно, в путь далекий друг друга провожали темные ресницы, черные глаза…». Так сложилась судьба, что меня провожать было некому. Впрочем, как и многих надевших шинели на еще неокрепшие плечи мальчишек, которых война швырнула в эти жернова.
А фотокарточка появилась у меня позже.
Где же ты теперь, Оксана?
Узловые станции в прифронтовой полосе были забиты эшелонами. Теплушки, платформы с танками и орудиями, санитарные поезда. Свежее пополнение из тыла, фронтовая братва из госпиталей, беженцы. Ор, свист, обмен новостями, поиски земляков… Но главное, воспользовавшись стоянкой, успеть подзаправиться.
Где-то в Белоруссии, под Гродно, после переформировки наш эшелон загнали на запасный путь и отцепили паровоз. Значит, надолго. Тут же загремели котелки и запылали костерки.
Как ни пытаюсь, не могу вспомнить, кто из нас первым улыбнулся и заговорил. В юности это просто. Ее эшелон уходил в тыл, мой – в обратном направлении. У меня была банка американской тушенки, у нее –картошка. Черты лица стерлись в памяти, но запомнилась уложенная венцом вокруг головы золотая коса и красивое имя – Оксана. О чем говорили? О чем могут говорить сверстники, у которых позади пепелище и неизвестность впереди? Много ли надо двум заблудившимся одиноким сердцам, чтобы посреди разгула слепой стихии рвануться друг к другу? Она тревожно поглядывала в сторону эшелона, боясь отстать, и я пошел проводить. В теплушке, среди узлов, вповалку лежали на соломе беженки.
Мы обменялись прежними довоенными адресами, и я спрыгнул уже на ходу.
Теперь и у меня была фотокарточка три на четыре, и когда меня спрашивали, кто это, я сдержанно говорил: Оксана…
Два адъютанта
Война – дело грубое и жестокое, и ведут себя мужики соответственно.
Но попали в эту стихию нецелованные мальчишки, которые воевали наравне со зрелыми мужиками, сохраняя верность полудетским клятвам и мечтам.
В 10-м классе моей поселковой школы учились два Николая – Гаврилов и Даниленко. И оба были влюблены в белокурую девчонку, которая жила в доме с палисадом на Зеленой улице. На выпускном вечере, 21 июня 1941 года, у них произошел мужской разговор. А наутро, 22 июня, началась война. Явившись в военкомат по повесткам, они разошлись по разным командам и оказались на разных фронтах.
…Однажды в большом зимнем наступлении на фронтовой дороге столкнулись нос к носу два генеральских «виллиса». Чтоб пропустить, кому-то пришлось бы залезать в сугроб. Из одной машины с «парабеллумом» в руке выскочил старший лейтенант. Из другой навстречу ему не торопясь вышел широкоплечий капитан, тоже потянулся за пистолетом и… распахнул объятия.
В машинах сидели их генералы, но в эти считанные, отпущенные войной минуты, они успели договориться: на Зеленую улицу, если будут живы, придут вместе. И пускай она сделает выбор сама.
А белокурая девчонка, не дождавшись завоевавшихся мальчиков, между тем выбрала третьего – оккупанта-немца, какого-то интенданта-тыловика, и родила от него дочь, причем не по принуждению, а по любви.
Лида и Гуга
Звали его Юра – Юра Павлоцкий, но детское имя прилипло и осталось. В школе их с седьмого класса дразнили женихом и невестой. Юра был старше, ушел в армию перед войной и отступал от самой границы. Там, где-то в лесах, его отловили националисты. Они убивали его палками, но не добили, и, очнувшись, Юра с перебитой спиной выполз к дороге, где его подобрали свои. Из госпиталя Лида получила письмо. Юра был где-то недалеко, но фронт стремительно приближался, и началась эвакуация. Ушли обе семьи – его и ее. Лида уходить отказалась из опасения, что Юра вернется, а ее нет, и они разминутся навеки.
Когда пришли немцы, ей сказали, что в соседнем селе устроен лагерь для военнопленных. Она пошла в это село и увидела за проволокой Юру. Он лежал на земле и не мог подняться. Больных и раненых немцы иногда отдавали родственникам. Найдя коменданта, Лида назвалась женой и увезла Юру на ручной тележке.
Хрупкая романтичная Лида стала для Юры сиделкой, нянькой, кормилицей, сестрой. А когда кончилась война, она повезла его в Киев, где были хорошие врачи, и обратно не вернулась. Удалось ли ей поставить Юру на ноги? Возможно, поскольку любовь может все.
Жоркина любовь
У этой истории трагический финал. В поселке нашем было несколько отчаянных сорвиголов, и Жорка Лунев считался у них главарем. Он дрался, странствовал на крышах скорых поездов, поворовывал, водился с городской шпаной. И надо же, влюбился в самую тихую и скромную девочку из 9«А» Лену Зубрину. Ходил за ней, клялся, что любит, приводил в ужас родителей Лены, и что-то с девичьим сердцем произошло. Лена провожала его до самого эшелона и обещала ждать.
…Харьков, как известно, сдали, вернули, снова сдали и, наконец, большой кровью, с огромными потерями освободили во второй раз и окончательно. Бои прошли стороной, и поселок не пострадал. И когда люди, еще не веря в избавление, стали выходить из погребов и подвалов, в поселок, прямо по железнодорожным путям, ворвалась наша «тридцатьчетверка». Прогрохотала по центральной улице и резко осадила у калитки Лены Зубриной. Открылся люк, и на землю спрыгнул Жорка – в шлеме, в масляной гари, в орденах. Он вошел в дом и сказал родителям Лены, что у его экипажа есть всего два часа, и за это время они с Леной должны сыграть свадьбу. В поселке еще было безвластие, но Жорка велел позвать в свидетели соседей, его танкисты вспороли кинжалами дюжину консервных банок, разлили по стаканам из фляг, и Жорка держал речь. Он сказал, что пропахал в танке полвойны ради этой минуты и поэтому просит извинить, что не все по правилам. Они поцеловались, а вместо обручального кольца Жорка надел на руку Лене трофейные часы. Требовалось расписаться, и возникла заминка: на чем? Единственным документом оказался школьный дневник Лены. После чего экипаж занял свои места и «тридцатьчетверка» умчалась догонять своих.
…А на другой день в бою у поселка Высокого, в восьми километрах от дома, Жорка Лунев сгорел в танке. И осталась Лена со своим дневником и трофейными часами – ни невеста, ни жена, ни вдова…
Добавить комментарий