«Самарянин» Жоголев

Он старается быть пионером во всем

Профессия Алексея Жоголева всем известна. Он архитектор. Можно добавить, что он еще путешественник, меломан, стихи пишет, рисует Париж из­под моста и носит красный галстук. Но это все между делом. Хотя нет у него такого понятия: «между делом». Он цитирует Конфуция: «Найди себе занятие по душе, и ты никогда не перестанешь работать».

Между тем, можно утверждать, что Жоголев – из тех специалистов, которые никогда не используют профессию потребительски. У него с ней особенные отношения, потому что иметь дело приходится с «дамой», у которой хоть и статные формы, но характер не из простых. Такую можно только любить. И философия ее неоднозначна.

– Для архитектуры нет границ. Как только в искусстве начинает появляться национальное, оно становится декоративным, – размышляет Жоголев и добавляет, что «музыка в камне» – искусство все­таки идеологическое. – Как архитектура не может без идеологии, так – даже больше – идеология не может обойтись без архитектуры, потому что архитектура – это выражение ее вкуса. Если государство хочет себя пропагандировать, оно в первую очередь будет это делать через кино и архитектуру.

Пока мысль не уцепилась за эти слова, от которых не жди положительных выводов, можно рассказать о самом Алексее Жоголеве.

Он, как это называется, «самарянин». И добрый, и родом из Самары. Уехал оттуда по простой причине: архитектурный факультет строительного института выпускал в год по 120 специалистов, так что устроиться по специальности на Самарской земле возможности не было. Годик по распределению Жоголев проработал дизайнером (кем всегда хотел быть) на «АвтоВАЗе», а потом приехал к друзьям в Тверь. У Твери (тогда еще Калинина), по мнению приезжих архитекторов, было особое преимущество: здесь не было строительного института с архитектурным факультетом. Поэтому и прижилось большое количество приезжих специалистов. И, по словам Жоголева, сейчас в Твери есть несколько «диаспор» архитекторов: самарская, нижегородская, казанская, екатеринбургская.

У друзей в Калинине Жоголеву очень понравилось: «Город, что называется, встретил». Вечерние посиделки в кафе под стихи и возможность работать. Завязались контакты, появились заказы, а в конце 1990­х Жоголев уже главный архитектор Твери.

Потом он ушел с этого поста. Главный городской архитектор – человек, в которого бросают камни чаще, чем хвалят. По крайней мере, в Твери. И Жоголев соглашается: есть за что. Старый город в глазах современного архитектора – это поле для философии: «Как совместить и как подстроиться». В архитектуре история и современность еще не вполне нашли общий язык. Жоголев твердо стоит на том, что памятники должны сохраняться, а вот исторический пейзаж – динамичен. И в нем нужно строить.

– Всякое время оставляет свой след, – говорит Жоголев. – Язык архитектуры должен быть современным. Ведь не всегда для того, чтобы построить в исторической среде здание, нужно использовать красный кирпич или дерево. Зеркальный витраж – и он будет отражать располагающийся напротив памятник. Можно делать современные здания и в исторической среде, и среда от этого не погибнет.

Впрочем, если тот же «Клубный дом» на Симеоновской нормально вписался в контекст старой улицы, то погибли Серебряная, Пушкинская и многие­многие другие старые тверские улочки.

– Да, в городе есть и уродующие его внешний облик здания, – соглашается Жоголев. – Но за это нельзя судить одного только архитектора. Есть строительные компании, которые просто не могут строить нормально, у них нет цели построить красиво и оставить здесь хороший след. У них есть цель – заработать деньги. И архитектор с ними один на один. Но у него всегда есть выбор. Если он видит, что идея заказчика уничтожит исторический облик, он может отказаться.

Играет ли сегодня хоть какую­то роль в градостроительной политике общественность? Жоголев твердо утверждает: да, играет.

– Если бы общественность не играла этой роли, город давно бы покрылся панельными домами. В свое время, на волне перестройки, в Калинине возникло движение по возвращению городу его исторического имени, исторического облика. Тогда остановили строительство панельных домов в микрорайонах «Центр­1» и «Центр­2», где хотели сносить старые дома и строить панельные многоэтажки. Это было остановлено. И общественность сыграла большую роль.

От обоих «центров» сегодня остались панельные пятиэтажки между площадью Славы и военной академией да девятиэтажки по сторонам Тверского проспекта перед площадью Капошвара.

Свои мысли, не единожды изложенные в различных источниках относительно внешнего облика Твери и его генерального плана, Жоголев называет «реваншизмом», возникшим после ухода с поста главного архитектора. Строительство мостов, продление набережных… Утопия?

– Нет, – уверен Жоголев, – если смотреть на город глазами жителя, а не глазами временщика или прокуратора­наместника. В городе катастрофически не хватает мостов. Новый генплан опять отклонили, так как там были моменты, не соответствующие современным представлениям о градостроительстве. Эти моменты тоже современны, но рассчитаны на малый английский городишко. Потому что делался план под сильным влиянием английской консалтинговой фирмы. Эдакий английский вариант градоустройства. Только в Англии все города благоустроены. У них все уже сделано и есть: газоны давно посажены, осталось только 300 лет их поливать и стричь. А у нас ничего не сделано. В новом генплане исчез мост в районе Заставы. Без этого моста мы ставим крест на городе, который скоро окончательно «встанет». Кто­то в кабинетах думает, что эту проблему можно решить за счет регулируемых перекрестков, хорошей разметки и выделения полос общественного транспорта и велосипедных дорожек. Это красиво, но проблема затеняется и вперед выдвигается прелестная картинка, как мы в мороз или в ливень на велосипеде едем утром на работу.

По мнению Жоголева, в городе должна работать вся сетка улиц, они не должны быть закрыты для движения, чтобы основной поток с главных магистралей дисперсно рассасывался по мелким улочкам и медленно, но двигался, а не мертво стоял в пробке.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, говорим о детях. В семье Жоголева их двое. Сын дизайнер. Дочь, заканчивая школу, собирается поступать в Британскую высшую школу дизайна в Москве. Ее работы по­прежнему в выставочном зале у отца. Интересные. Алексей Евгеньевич вздыхает: ни один не стал архитектором, хотя буквально выросли в мастерской.

Жоголев может говорить не только об архитектуре, но и о живописи, о стихах, фотографии. Из множественных путешествий по миру привозит зарисовки. Любит изучать зарубежную архитектуру. Для зарисовок у него есть специальный альбом.

– Любое новое место гораздо лучше понимать не через туристические дороги, а через свои тропы. Если я в Париже под мостом сяду и нарисую Сену, какие­то домики, я гораздо ближе пойму город, чем во время прогулки с гидом.

Было бы неправильно думать, что Жоголев все успевает. Времени ему не хватает катастрофически. Ему говорят: отдохни, а он: «Любая смена занятий – отдых». И Конфуция еще добавит.

– Хотим открыть экспериментальную студию дизайна, архитектуры и изобразительного искусства. Такой образовательный центр, – делится он планами, – где будет превалировать идея открытия креативных возможностей человека. Начнется это как экспериментальная студия, а там посмотрим.

И к вопросу о красном галстуке…

– А что, мы всегда стараемся быть пионерами во всем.

Александр ДЫЛЕВСКИЙ