Лухновские старожилы

Они помнят и хранят традиции карельской деревни

– У вас русская деревня или карельская? – спрашиваю у бабушек, сидящих на лавочке у старинного дома в центре деревни Лухново Спировского района. Спрашиваю просто так, потому что неудобно не поздороваться с деревенским человеком, который живет тут всю жизнь, а ты вторгаешься в его мир, бегаешь вокруг с фотоаппаратом и чему­то своему радуешься. В этом смысле мы все, городские жители, кажемся деревенским сумасшедшими. Но бабушки привыкли к городским и с удовольствием ответили:

– Карельская. А вы часовню приехали восстанавливать? (Извечный вопрос всех сельских обитателей.)

– Ее уже не восстановить, ее только перебирать, а это некому делать теперь. А в честь кого часовня построена?

– Не знаем…

– Ну, престол какой в деревне?

– Ах, это… Егорий, еще – Покров.

Часовня здесь действительно в честь святого Георгия, дивная деревянная игрушечка, к сожалению, с уже упавшим куполом. Бабульки оживляются и начинают рассказывать, что они и сейчас ходят в праздники по деревне с иконами и молитвами. Раньше, правда, старые люди молитвы пели собственные, а теперь они, увы, пользуются книжками, которые купили в церкви. Женщины нестарые, и такая народная религиозность сама по себе умилила.

Отец Димитрий, священник из села Козлово, рассказывал, что приезжает в Лухново время от времени. По описанию он легко определил и наших собеседниц: «Это Анна и Валентина Суворовы, сестры, но их там несколько таких бабушек живет». В общем, мы удачно встретили лучшую часть деревенского сообщества, хотя в деревне было заметно еще очень много молодых людей и детей, только трудно было понять, живут они здесь постоянно или приехали на выходные… Оказалось, многие живут.

К бабушкам подошел заметивший нас деревенский мужичок, Михаил Беляков, в прошлом лесник, бывший куда словоохотливее женщин (поскольку был немного навеселе ради 9 Мая). Разговор оживился. Сразу за часовней в деревне стоит дом, какие сейчас остались только в музеях деревянного зодчества: ему лет 150–200, и он очень мало перестроен. Еще несколько таких же «музейных» домов стоят по соседству. Этот дом продан года два назад, сейчас в нем живут дачники из Подмосковья, очень приятные люди, пустившие посмотреть, заметив наши завороженные взгляды. На вопрос о прошлом владельце этого дома новые хозяева рассказали немного, зато бабушки разъяснили:

– Настасья там жила такая, Васильева, старая дева. Она знахарка была. Смерть свою знала. За неделю велела приехать какой­то своей родственнице, говорит: в субботу в одиннадцать часов я помирать буду. Дом, говорит, после меня обязательно продай. Та не поверила, но она и правда именно так и померла.

– Она верующая была?

– Да не то чтобы верующая, но так, людей лечила.

– Да как она лечила, вот баба Нюра с сестрой, те…

– Они не так…

В этот момент собеседников моих, до этого говоривших на приятном деревенском русском говорке, вдруг «переклинило» и разговор пошел на иностранном языке. От неожиданности я даже не сразу понял, что это на карельском. Обменявшись несколькими фразами с Михаилом, из которых я разобрал только несколько русских нецензурных, сказанных с той нежной простотой, которая свойственна, видимо, вообще всем карелам, они так же без перехода продолжили на русском:

– Теперь таких нету, вот они умели лечить, заговоры знали, травы. Они и скотину умели заговаривать.

Бабушки как одна отказались признать, что помнят, про что были заговоры. ( «Все они помнят, – с улыбкой сказала потом замечательный наш тверской этнограф Людмила Концедайло, когда я привел ей этот эпизод. – И про то, как духам поклоняться, как у колодца знак подавать духу воды, как банника ублажить. Старые могут еще помнить про культ медведя, но эти помоложе, так подробно они уже могут не знать».)

Зато местная топография вызвала у собеседников бурные дебаты, с частыми переходами на карельский. Рассказав, какие у них деревни, и вспомнив с порази­тельной точностью, к какой церкви кто ходил 150 лет назад (откуда эта память у поколения 1940–1950­х?!), Валентина Суворова закончила так:

– Вот скажут вам, карелы глупые, карелы злые. Ничего подобного. Карелы добрые и честные. Но все карелы разные. В Толмачах, под Лихославлем, там карелы совсем русские, а наши, с Кострецов, самые хорошие карелы.

(Отсюда, как выяснилось, все ходили в церковь в максатихинских Кострецах, считавшуюся в советские годы «карельской» церковью, и сами себя с ни козловской, ни с тарасовской округой, то есть со Спировом, не идентифицировали.)

…Иногда становится удивительно, как мы не видим прелюбопытную страницу в культуре нашей области – карельскую, как не делаем себе на этом известность. Наверное, оттого, что сами карелы странно не воспринимают туристов. Потребовалось минут пятнадцать и ряд случайных факторов, вроде подвыпившего Михаила Белякова, чтобы разговор принял «этнографический» поворот. Карелы в чем­то похожи на настоящих «дикарей», которым «белые люди» непонятны как способ существования человека. Показной характер жизни карелам явно не свойственен. Туристы их «не видят», а сами карелы почти везде, где были еще сто лет назад, совершенно ассимилировались или продолжают сами себя стесняться. Их как­то не получается подать как «туристический бренд».

…Просматривая потом разные материалы о карелах, натолкнулся на «Записку о карелах, поселившихся в Тверской губернии» священника Василия Михайловского, написанную еще в 1880­х годах. Зацепило одно удивительно точное его наблюдение: «На языке карельском… нет названий, обозначающих предметы роскоши».

Что бы про карел вообще ни говорили, но уже за одно это последнее нужно их уважать.

Павел ИВАНОВ

Спировский район